Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой
Итак, после двухлетнего перерыва я оказался вновь с бабушкой и тетей. Как же складывалась моя жизнь в Минусинске? Тетя, как я уже сказал, работала бухгалтером в Доме ребенка, которым руководила Елена Петровна Юревич. Она меня поставила в Дом ребенка на довольствие, благодаря чему мы и смогли продержаться. Ей я обязан тем, что окончил десять классов. Вначале мы жили в сторожке или складе при каком-то доме, но к зиме нам удалось перебраться в комнату к старушке, которая вот-вот должна была уехать к сыну. Она действительно уехала, и комнату по улице Красных Партизан, 45, закрепили за нами. Была она на втором этаже довольно большого по тогдашним минусинским меркам дома. На втором этаже жило три семьи, а несколько семей занимали первый этаж. Жильцы в доме постоянно менялись. Вначале нашими соседями были женщина-инженер с дочерью на несколько лет младше меня. У этой женщины первый муж, отец девочки, был репрессирован, а второй погиб на фронте. Затем поселилась семья землемера из Курска. В комнатах, выходивших на улицу, жила семья какой-то прокурорши, эвакуированной из Киева, затем семья из Томска по фамилии Одежкины и, наконец, работник Минусинского отдела государственной безопасности Степан Петрович Ежак с молодой женой и малолетним ребенком. К нему я еще вернусь. Печь на наши комнаты была общая, и топили мы ее поочередно: наши соседи – две недели (у них было две комнаты), а мы – одну. В печь за одну топку входило чуть ли не полкубометра дров, да еще нужно было подсыпать уголь. Но я после школы, полученной в интернате, справлялся и с заготовкой дров, и с топкой печи. В Минусинске я пошел в девятый класс, а затем в десятый, перейдя для этого в другую школу.
Весной нам выделили земельные участки под огороды. Пашня была в нескольких километрах от города. Я был оформлен на лето рабочим подсобного хозяйства Дома ребенка. Мне шел семнадцатый год. К осени был отправлен в Красноярск в свою первую командировку. Мне было поручено выбить наряд на бензин, чтобы вывезти урожай из Дома ребенка и сотрудников и, кроме того, раздобыть мыло, так как нечем было ни детей мыть, ни стирать белье. Как ни странно, оба поручения я выполнил: привез сто кусков хозяйственного мыла, которое было на вес золота, и наряд на 100 литров бензина. Урожай был спасен. Преуспел я и на огородном поприще. Урожай картофеля выдался на славу, хотя нам и пришлось отражать нашествие колорадского жука, который впервые появился в здешних местах.
В 1944 году я перевелся в другую школу, которая располагалась на той же улице, что мы жили, но только в другом ее конце, почти напротив Минусинского музея, основателем которого был известный краевед Мартьянов, кажется, общавшийся с Лениным в период пребывания его в минусинской ссылке в селе Шушенском. Так вот, я учился в этой школе и был, что называется, на виду – и как мальчик, эвакуированный из Ленинграда, и как ученик, который претендовал на золотую медаль. Как раз в это время после долгого перерыва вновь были учреждены золотые и серебряные медали. Видимо, моя «популярность» и сыграла со мной злую шутку, которую я и сейчас воспринимаю как дурной сон. В моей школе училась сестра лейтенанта Власова, который, как и мой сосед Ежак, был работником госбезопасности. Однажды меня вызвали в управление госбезопасности, которое помещалось в особняке на берегу Енисея в двух шагах от дома, где я жил. Не помню уж, как меня вызвали: то ли я получил повестку, то ли через кого-то передали, чтобы я зашел. Когда я туда пришел (меня вызвал лейтенант Власов), после расспросов о моем житье-бытье он предложил мне сотрудничать с органами. «Я знаю, – сказал он мне, – что ты хочешь стать дипломатом (а такая мыслишка у меня была, и я делился с нею в школе со своими товарищами), – так вот, все дипломаты прошли через органы. Тебе от нашей системы никуда не деться». В момент нашей беседы к Власову в кабинет зашел Ежак, который поздоровался со мной, как с близким своим знакомым. Так оно и было – ведь мы жили бок о бок. «Беседуете, – сказал Ежак, – ну что ж, не буду вам мешать». Власов говорил мне, что вокруг нас орудуют враги и в то время, как он со мной беседует, в соседнем кабинете допрашивают агента, который работал на иностранную разведку не один десяток лет. Он убеждал меня в том, что от меня как патриота, к тому же ленинградца, требуется немногое: я должен систематически информировать органы о том, что происходит в нашей школе и, в частности, в моем классе. Я говорил ему, что если узнаю что-нибудь неладное, то и так буду считать своим гражданским долгом информировать об этом. Власов мне возразил: этого недостаточно. Мы должны быть уверены, что у нас есть там свой человек.
После чего он продиктовал мне текст краткого обязательства, суть которого сводилась к тому, что я обязуюсь информировать органы госбезопасности о том, что происходит в нашей школе, и подписывать свои реляции псевдонимом «Ученик».
После этого Власов меня отпустил. Как только я вышел, меня охватил жгучий стыд. Что я наделал! Ведь я согласился стать доносчиком, предал своих товарищей – вершил суд над самим собой. Хотя я и обещал никому не говорить о своем визите, но все же не удержался и рассказал об этом Елене Петровне, адвокату Рудельсон и моей тете. Хотя все они и пережили ежовщину, но сохранили все же веру в справедливость. Все они в один голос заявили, что Власова мне бояться нечего и я, конечно
