За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Разве это справедливо? В сорок восемь лет, как сейчас Булгакову, красный граф с помпой издал первые два тома трилогии «Хождение по мукам», которые продавались бешено, как и «Гиперболоид инженера Гарина», а уж эта деревяшка, которую дети безумно возлюбили, выходила чудовищными тиражами. Булгаков ни разу не бывал за границей, а красный граф, социально чуждый элемент, не только вернулся из эмиграции, но и ежегодно большую часть времени проводил в заграничных турне – Германия, Англия, Франция, Италия, Испания… Жив, доволен, пышет здоровьем, жрет за семерых, по миру катается, как сыр в масле, а ты, не вкусив и сотой доли его удовольствий, изволь как врач понимать всю тяжесть своего диагноза!
Но погодите, погодите, почему обязательно нефросклероз? Может, еще не подтвердится. Засыпая, он спорил с собственным подсознанием, а оно упорно стояло на своем – нефросклероз, и баста! И приснился ему не комар, и не рептилия, и не красный граф Толстой, а красный командир Шиловский, он идет по полю боя, весь израненный, но несгибаемый, и говорит:
– Аз есмь альфа и омега, начало и конец, первый и последний. С меня все началось, мной все и закончится.
А почему? Почему? – хочет спросить Михаил Афанасьевич, но сам внезапно с ужасом догадывается, что красный командир Шиловский и есть его нефросклероз.
Глава семнадцатая
Большой пирог счастья
1927
В яркий августовский день, когда все советские газеты только и трезвонили по поводу несправедливого смертного приговора двум американским борцам за права рабочего класса, возле дома № 35 на Большой Пироговской улице, некогда Царицынской, происходило счастливое событие. Бывший врач, а ныне уже знаменитый писатель и драматург Михаил Булгаков вселялся наконец в отдельную трехкомнатную квартиру вместе со своей супругой Любовью Евгеньевной. Денежный дождь, оросивший пустыню их жизни в последние десять месяцев, дал им возможность снимать куда более престижное жилье, чем писатель имел с тех пор, как приехал в Москву. Шесть лет он мыкался по случайным пристанищам, снимал убогие комнатенки в коммуналках, страдал от неразрешенного жилищного вопроса и вот получил возможность расплатиться с долгами и снять вполне приличный апартамент.
Что же такое произошло в его судьбе? Как он, всеми гонимый, вдруг расцвел? Ведь, помнится, мы оставили его год назад в плачевном положении, кругом сплошные запреты, обыск с конфискацией рукописей, допрос на Лубянке… Вектор вычерчивался весьма определенный: арест, суд, Соловки, а то и еще что похуже.
Когда после допроса он среди ночи вернулся домой на антресоли в Малый Левшинский, жена глазам не поверила:
– Тебя выпустили?!
Булгаковская Москва. Большая Пироговская, 35А. Весь этот угол, четыре окна на Большую Пироговскую и боковой фасад с подъездом М. А. Булгаков и Л. Е. Белозерская арендовали с августа 1927 по февраль 1934 года
[Фото автора]
В мыслях даже мелькнула пошлость, что он заходит, а она себе уже другого припасла. Но Любовь Евгеньевна, хоть и не ждала столь скорого освобождения мужа, в эту ночь не ходила нервно по комнате, не выглядывала с тоскою за окна, она банально спала себе, покуда освобожденный муж не заявился.
– Жрать хочу, – простонал он. – И выпить.
Нашлось и то, и другое – кусок буженины и бутылка красного ливадийского портвейна. Некоторое время он молча ел и пил, потом молвил:
– Сегодня допросили и выпустили. Завтра могут снова арестовать. Надо срочно удрапать. Прочь из Москвы.
Не допив портвейн до конца, он рухнул в кровать и проспал до самого полудня следующего дня, покуда не пришел юноша посыльный из МХАТа с запиской от Судакова, начинавшейся с ошибки: «Сочно приходите, будет полная генеральная в присутствии высокопоставленных лиц правительства. Ваш И. С.». Заглянув в записку, Любаша поинтересовалась:
Экспликация квартиры № 6 на Большой Пироговской, 35А
[Музей М. А. Булгакова]
– И. С. это кто? Иосиф Сталин?
– Было бы неплохо. Но это всего лишь Илья Судаков, – озадаченно ответил муж.
Идеально выбритый, но все равно изрядно помятый событиями предыдущего дня, он отправился в театр, где вершилось нечто из ряда вон выходящее. Ради генерального прогона отменили вечерний спектакль, и вместо него публика могла присутствовать на булгаковской пьесе. В кассу вернулось лишь десятка три обиженных билетов. С Михаилом Афанасьевичем согласовали еще ряд изменений:
Булгаковская Москва. Памятник М. А. Булгакову возле дома 35А на Большой Пироговской. Скульптор Георгий Франгулян
[Фото автора]
– Поймите, голубчик…
– Ладно уж, понимаю.
Несколько десятков билетов было отправлено членам правительства, и все они явились, словно от их пристутствия зависело дальнейшее существование советской государственности. Удивительнее всего выглядела крайняя заинтересованность Луначарского, будто не он еще недавно раздавил пьесу, как скользкую и опасную змеюку.
«Булгаковское» поколение актеров МХАТа: Н. П. Хмелёв, П. А. Марков, Н. П. Баталов, И. Я. Судаков, М. И. Пруткин
[Дом-музей К. С. Станиславского]
– Меня ночью допрашивали на Лубянке, – признался Булгаков Судакову.
– Интересно, что такого вы могли им сказать, если вдруг все так оживилось? – засмеялся Илья Яковлевич.
– Я привел неопровержимые доказательства бытия Божия, – отшутился Михаил Афанасьевич.
– Ну, тогда понятно.
Но на самом деле никому ничего понятно не было. Глядя на правительственную ложу, недоумевали – такое впечатление, что пришли смотреть новую и очень революционную пьесу Горького. Никто не возмущался, в антрактах фойе жужжало не злобно, а озабоченно и как-то даже одобрительно. В финале пьесы у Булгакова за окнами Турбиных оркестр, удаляясь, играет «Интернационал», и Николка произносит: «Господа, сегодняшний вечер – великий пролог к новой исторической пьесе», а Студзинский с грустной иронией говорит: «Кому – пролог, а кому – эпилог». Судаков убрал фразу Студзинского и сделал так, чтобы «Интернационал» не затухал, удаляясь, а играл все громче и громче, усиливая слова Николки. Занавес. И чиновники из правительства во главе с Луначарским вдруг встали и принялись горячо аплодировать. А находящийся среди них художественный руководитель Станиславский кивал:
Н. П. Хмелёв в роли Алексея Турбина
[Дом-музей К. С. Станиславского]
– Да, товарищи! Да. Да.
Хотя из тех переделок, что он предлагал после читки у него дома, автор пьесы не принял во
