За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

В. Л. Ершов в роли гетмана

[Дом-музей К. С. Станиславского]

– Огромный талант! – восхитился Михаил Афанасьевич. – Тебе бы, Желтенькая, в «Крокодиле» печататься. Кукрыникса ты моя.

В декабре 1926 года рассказы «Я убил» и «Морфий» вышли в «Медицинском работнике». К тому времени, увидев фамилию «Булгаков», читатели хватали, не спрашивая, о чем и как написано.

Вдобавок ко мхатовским «Дням Турбиным» в театре Вахтангова вышла сатирическая комедия «Зойкина квартира». Мансурова играла содержательницу притона нэпманшу Зойку, Симонов – проходимца Аметистова, но особенно был хорош Горюнов в роли коварного китайца Херувима. На Тверской горячо полюбившая Булгакова Москва дежурила в очереди к заветному окошку кассы МХАТа, а на Арбате – к окошку Вахтанговского.

Новопрославленный драматург отовсюду получал заказы на пьесы.

Новый 1927-й Михаил Афанасьевич встречал на пике славы. Критики его почти не хвалили, зато чуть ли не ежедневно выходили статьи, обличавшие его и как врага, и как бездарность. Однако это никоим образом не влияло на зрительский успех, и очереди в театры не становились короче. И получал Булгаков с каждого спектакля по 180 рублей, примерно столько, сколько он когда-то имел ежемесячно в «Гудке», когда ходили лимончики. Нынешний рубль соответствовал тогдашнему миллиону.

МХАТ, афиша спектакля «Дни Турбиных»

[Дом-музей К. С. Станиславского]

Все это, конечно же, бесило очень и очень многих. Одновременно с «Днями Турбиных» появилась пьеса Бориса Тренева «Любовь Яровая», смысл которой сводился к тому, что любовь к партии и революции выше любви жены к мужу: в финале главная героиня Любовь Яровая, любящая своего мужа Михаила Ярового, тем не менее выдает его красным, поскольку, служа у белых, он чинил расправы над большевиками.

Треневская пьеса тоже была нарасхват, ее поставили во многих театрах по всей стране, начиная с московского Малого театра, но такого ажиотажа, как вокруг «Дней Турбиных», все равно не наблюдалось. И вот Мейерхольд устроил диспут на тему: «Дни Турбиных» или «Любовь Яровая». Благодаря горячей поддержке со стороны Троцкого Всеволод Эмильевич теперь возглавлял не просто свой театр, а – Государственный театр имени В. Э. Мейерхольда, сокращенно именуемый «ГосТиМ». И располагался он в просторном здании на Садовой-Триумфальной.

Михаил Афанасьевич получил приглашение и собирался его проигнорировать, но передумал и пошел. Нарочито элегантно одетый в новенький с иголочки костюм, белоснежную сорочку и пижонский галстук-пластрон, он явился как исчадие белого ада среди красных ангелочков. Не хватало только монокля, в котором он сфотографировался и нарочно раздаривал такую фотографию, тщетно надеясь привлечь внимание мхатовцев и осуществить свое желание – получить в «Днях Турбиных» роль Тальберга, но ее получил более каменный Всеволод Вербицкий.

– Булгаков! Пришел! Что, правда пришел?! Гляньте-ка на него! А вырядился-то! – шелестело по залу мейерхольдовского театра.

Найдя свободное место в первых рядах, он занял его и принялся слушать. Первым выступал нарком Луначарский. И стал оправдываться за то, что согласился с постановкой булгаковской пьесы:

– Я нисколько не сожалею, что «Дни Турбиных» были разрешены. Они сыграли свою роль. Они стали первой политической пьесой на нашем горизонте, которая ставила серьезные социально-политические проблемы… – И так далее. Дойдя же до «Любови Яровой», Анатолий Васильевич, естественно, указал, что именно эта пьеса прокладывает лыжню для будущего развития советского театра: – «Любовь Яровая» является в некоторой степени как бы ответом на «Турбиных». Эта пьеса идет гораздо дальше в своих симпатиях по отношению к революции, в своей критике противоборствующих ей сил…

Далее диспут пошел именно в этом направлении. Выступающие все более яростно говорили о том, что Тренев нам нужен, а Булгаков не нужен. Наконец, вышел Орлинский и стал попросту топтать автора «Дней Турбиных». Слово «белогвардейщина» звучало в его речи настойчиво и навязчиво. Он негодовал по поводу отсутствия в пьесе народных масс, хотя бы в виде взбунтовавшихся денщиков и прислуги. Остроумно подметил: мол, белый цвет пьесы выступает настолько, что отдельные пятнышки редисочного цвета его не затушевывают. Слово «редиска» к тому времени прочно вошло в обиход для обозначения гражданина, красного снаружи, но белого внутри. «Бей редиску!» – кричали на зоне уголовники, когда в их лапы попадал подобный субъект. Александр Робертович дошел даже до того, что обвинил автора в смене названия, дабы замаскировать «Белую гвардию» под нейтральные «Дни Турбиных», хотя, помнится, он первым требовал сменить заглавие и предлагал «Последние дни белогвардейской сволочи».

Булгаковская Москва. Здание МХАТа в Камергерском переулке

[Фото автора]

Михаил Афанасьевич не собирался выступать, но тут его задело, и сразу после речи Орлинского он попросил слова, вышел на сцену, дрогнул плечом и локтем, подошел к сидящим в президиуме и полминуты внимательно всматривался в лицо Орлинского, затем обратился к залу:

– Я прошу извинения за то, что просил для себя слова, но, собственно, предыдущий оратор явился причиной того, что я пришел сюда, на эстраду. – Он помолчал, дожидаясь, покуда взбудораженный зал затихнет, и продолжил: – Предыдущий оратор сказал, что нэпманы ходят на «Дни Турбиных», чтобы поплакать, а на «Зойкину квартиру», чтобы посмеяться. Я не хочу дискутировать и ненадолго задержу ваше внимание, чтобы в чем-то убедить товарища Орлинского, но этот человек, эта личность побуждает во мне вот уже несколько месяцев, – именно с 5 октября 1926 года, день очень хорошо для меня памятный, потому что это день премьеры «Дней Турбиных», – возбуждает во мне желание сказать два слова. Честное слово, я никогда не видел и не читал его рецензии, в частности о моих пьесах, но у меня наконец явилось желание встретиться и сказать одну важную и простую вещь. А именно, когда критикуешь, когда разбираешь какую-нибудь вещь, можно говорить и писать все что угодно, кроме заведомо неправильных вещей или вещей, которые пишущему совершенно неизвестны.

– Ишь ты! – крякнул с первых рядов ответственный редактор журнала «Молодая гвардия» Ермилов. Но его почему-то не поддержали. Михаил Афанасьевич с радостью увидел в зале Катаева, Попова и Лямина, это придало ему уверенности, и он продолжал:

– Дело заключается в следующем: каждый раз, как только он выступает устно или письменно по поводу моей пьесы, он сообщает что-нибудь, чего нет. Например, он здесь оговорился фразой «автор и театр панически изменили заглавие своей пьесы». Так вот относительно автора это неправда. О театре, конечно, полностью говорить не берусь, был ли он в состоянии паники, не знаю, но твердо и совершенно уверенно могу сказать, что никакого состояния паники автор «Турбиных» не испытывал и не испытывает, и меньше всего от появления на эстраде