За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Здесь он иронично глянул на Орлинского. Тот нахмурился, а Булгаков продолжал:

– Изменено оно было по консультации с тем же автором и по соображениям чисто художественного порядка, причем автор не был согласен с этими соображениями и возражал, но театр оказался сильнее его, представивши ему доводы чисто театральные, именно что название «Белая гвардия» пьесе не соответствует, ибо нет тех элементов, которые подразумевались в романе под этими словами. И автор в конце концов отступился и сказал: называйте как хотите, только играйте. Это – первое. Есть одна очень важная деталь, и почему-то критик Орлинский приводит ее с уверенностью, совершенно изумительной. Эта маленькая деталь касается денщиков в пьесе, рабочих и крестьян. Скажу обо всех трех. О денщиках. Я, автор этой пьесы «Дни Турбиных», бывший в Киеве во время гетманщины и петлюровщины, видевший белогвардейцев в Киеве изнутри за кремовыми занавесками, утверждаю, что денщиков в Киеве в то время, то есть когда происходили события в моей пьесе, нельзя было достать на вес золота.

Спектакль «Дни Турбиных» во МХАТе. III акт, I картина

[Дом-музей К. С. Станиславского]

В зале засмеялись, а несколько человек зааплодировали. Лишь театральный критик Блюм, изрядно написавший о недопустимости существования Булгакова, возмутился:

– Что вы хлопаете! Он вертится, как уж на сковородке!

А Михаил Афанасьевич продолжил:

– Значит, при всем моем желании вывести этих денщиков – я вывести их не мог, хотя бы даже я и хотел их вывести. Но я скажу больше: даже если бы я вывел этого денщика, то я уверяю вас, и знаю это совершенно твердо, что я критика Орлинского все равно не удовлетворил бы.

Засмеялись и захлопали еще сильнее. Блюм хотел снова крикнуть, но стал задыхаться от возмущения, будто у него случился приступ астмы.

– Я представлю очень кратко, – продолжал Булгаков, – две сцены с денщиком: одну, написанную мною, другую – Орлинским. У меня она была бы такой. «Василий, поставь самовар», – это говорит Алексей Турбин. Денщик отвечает: «Слушаю», – и денщик пропал на протяжении всей пьесы. Орлинскому нужен был другой денщик. Так вот я определяю: хороший человек Алексей Турбин отнюдь не стал бы лупить денщика или гнать его в шею – то, что было бы интересно Орлинскому. Спрашивается, зачем нужен в пьесе этот совершенно лишний, как говорил Чехов, щенок? Его нужно было утопить. И денщика я утопил. И за это я имел неприятность. Дальше Орлинский говорит о прислуге и рабочих. О прислуге. Меня довели до белого каления к октябрю месяцу – времени постановки «Дней Турбиных», – и не без участия критика Орлинского. А режиссер мне говорит: «Даешь прислугу». Я говорю: «Помилуйте, куда я ее дену? Ведь из пьесы при моем собственном участии выламывали громадные куски, потому что пьеса не укладывалась в размеры сцены и потому что последние трамваи идут в полночь».

Спектакль «Дни Турбиных» во МХАТе. I акт, I картина

[Дом-музей К. С. Станиславского]

Видя, как он откровенно издевается, снова засмеялись и захлопали, а он подумал, что не зря вышел на сцену, иначе подумали бы, что струсил, редиска эдакий.

– Последнее, – улыбнулся Михаил Афанасьевич. – О рабочих и крестьянах. Я лично видел и знаю иной фон, иные вкусы. Я видел в этот страшный девятнадцатый год в Киеве совершенно особенный, совершенно непередаваемый и, я думаю, мало известный москвичам, особенный фон, который критику Орлинскому совершенно неизвестен. Он, очевидно, именно не уловил вкуса этой эпохи, а вкус заключается в следующем. Если бы сидеть в окружении этой власти Скоропадского, офицеров, бежавшей интеллигенции, то был бы ясен тот большевистский фон, та страшная сила, которая с севера надвигалась на Киев и вышибла оттуда скоропадщину. Вот в том-то и суть, что в романе легче все изобразить, там несчетное количество страниц, а в пьесе это невозможно. Автор «Дней Турбиных» лишен панического настроения, я этого автора знаю очень хорошо, автор изменил фон просто потому, что не ощущал его вкуса, тут нужно было дать только две силы – петлюровцев и силу белогвардейцев, которые рассчитывали на Скоропадского, больше ничего. Поэтому, когда стали писать критики, я собрал массу рецензий, некоторые видят под маской петлюровцев большевиков, я с совершенной откровенностью могу по совести заявить, что мог бы великолепнейшим образом написать и большевиков, и их столкновение и все-таки пьесы бы не получилось. А просто повторяю, что в намеченную автором «Турбиных» задачу входило показать только одно столкновение белогвардейцев с петлюровцами, и больше ничего.

– В том-то и дело, что больше ничего! – злобно выкрикнул Ермилов, но одобрения зала не получил. А Попов даже крикнул Ермилову:

– Молчи, сука!

И на него со всех сторон зашикали, но многие от души заржали.

Михаил Афанасьевич Булгаков. Фото Б.В. Шапошникова

1927

[МБ КП ОФ-3170/8]

– Теперь я бы сказал еще последнее, самое важное, – глубоко вздохнул Булгаков. – Сейчас критик Орлинский проделал вещь совершенно недопустимую: он взял мой роман и стал цитировать, я знаю, чтобы доказать вам, что пьеса плоха с политической точки зрения. Это совершенно очевидно и понятно, но почему он, например, заявил вам здесь, с эстрады, что, мол, Алексей Турбин, который в романе врач, в пьесе представлен в виде полковника? Значит, или товарищ Орлинский не читал романа, а если читал, тогда он заведомо всю аудиторию вводит в заблуждение.

– К черту Орлинского! – вдруг выкрикнул Лямин, и все почему-то глянули на него с уважением. А Булгаков продолжил:

– Я ничего не имею против того, чтобы пьесу ругали как угодно, я к этому привык, но я хотел бы, чтобы сообщали точные сведения. Я утверждаю, что критик Орлинский эпохи 1918 года, которая описана в моей пьесе и в романе, абсолютно не знает.

– А что он знает? – выкрикнул Катаев. – Ни хрена он не знает!

А Михаил Афанасьевич помолчал и напоследок заговорил более пылко, нежели до того:

– Я рад, что наконец вас увидел! Увидел наконец! Почему я должен слушать про себя небылицы? И это говорится тысячам людей, а я должен молчать и не могу защищаться! Это же не суд даже! У меня есть зрители – вот мои судьи, а не вы! Но вы судите! И пишете на всю страну, а спектакль смотрят в одной Москве, в одном театре. И обо мне