Там, где бродят каннибалы - Мерлин Тэйлор
В тридцать она станет бабушкой, а в сорок старухой, если доживет. Он, если переживет своих врагов и махинации колдунов, к тому времени станет дряхлым старым патриархом, больше не пригодным для охоты или войны и слишком дряхлым даже для того, чтобы участвовать в советах своей деревни.
Вид того, как этот другой юноша добивается права стать мужчиной, казалось, возбудил в Пайе зависть. Он сердито смотрел на «счастливца» и однажды, когда они сблизились, зарычал на него, как дикое животное. Эти знаки не ускользнули от внимания Хамфриса, и он предупредил нас, чтобы мы были осторожны с подростком.
Малая деревня в горах Новой Гвинеи
«Вполне вероятно, что он попытается испытать «удачу» на одном из нас», — предположил магистрат. — Не позволяйте ему скрыться и унести что-нибудь из нашего имущества, но не причиняйте ему вреда, если в этом нет необходимости».
Той ночью, когда мы застали Пайе, торгующегося с горцами, а затем завладевшего тяжелым луком и пригоршней стрел, Хамфрис тихонько отвел Форнье в сторону и предупредил его, чтобы тот держал племянника рядом с собой, и в то же время велел полицейским наблюдать за ним. Пайе созрел для убийства.
Однажды днем мы поднялись в крохотную деревушку во время сплошного ливня, который сделал путь чрезвычайно опасным, а наша промокшая одежда стала в высшей степени неприятной. Стремясь укрыться и согреть свои продрогшие тела сухой одеждой из водонепроницаемых сумок, мы, трое белых, взяли с собой двух полицейских и двинулись впереди нагруженных носильщиков.
«Это ад, — выдохнул Хамфрис, когда мы остановились, чтобы перевести дух на краю спутанной массы деревьев, искусно поваленных поперек тропы, чтобы помешать продвижению врагов. — Вы, ребята, старайтесь ступать осторожно. Сломанная нога здесь означает почти верную смерть. Будет почти невозможно нести кого-либо на носилках. Насколько мне известно, такой случай был только однажды, когда полиция Чиннери доставила беднягу на берег после того, как ему сломали ногу. Он так никогда полностью и не поправился, а его волосы поседели от страданий, когда он попал в больницу Морсби».
«А другие, кто получил ранения здесь, что стало с ними?» — спросил Даунинг.
Хамфрис не уточнил, но добавил:
«Я считаю, что смерть будет предпочтительнее страданий или обременения остальных участников группы. Если вы готовы, то пойдем».
Мы повернулись и обнаружили, что Пайе последовал за нами, когда мы оставили позади остальных. За несколько дней угрюмость подростка усилилась. Он держался в стороне от всех, даже от дяди, и, видимо, о чем-то размышлял. Он отказывался идти к костру, чтобы получить свою долю вареного риса, а когда миску ставили перед ним, либо сердито смотрел на нее и не прикасался к ней, либо швырял ее в кусты. Хамфрис поймал его на этом и, поскольку еда — самое ценное, что есть в Новой Гвинее, резко ударил его палкой. Затем он позвал Форнье и спросил, что с Пайе.
«Хозяин, — сказал старый констебль, — он говорит, что ему надоело есть рис. Он проголодался и хочет настоящей пищи „булла-мау“».
Среди гор инстинкт каннибала проснулся в парне и проявил себя со всей силой. Если можно было что-то заключить из его частого показа перьев в сетчатой сумке, он созрел, чтобы осуществить свое первое убийство. Но кроме секретных указаний полиции следить за юношей, Хамфрис не предпринял дальнейших действий и не обращал на него ни малейшего внимания.
Теперь, когда мы перебрались через бревна, перекинутые через очередной овраг, и направились к деревне, Пайе исчез. Это казалось убедительным доказательством того, что мы были правы в нашем подозрении. Стало ясно, что он был знаком с этой страной и что в деревнях вокруг нас жили его соплеменники. Поэтому мы не удивились, когда добрались до деревни и обнаружили Пайе, сидящего среди туземцев у костра и яростно жующего сахарный тростник. Прием, который мы получили в деревне, нас озадачил. Ни женщин, ни детей не было видно. Мужчины игнорировали наше присутствие и не смотрели в нашу сторону. Ни один вождь не вышел, чтобы предложить нам дружеские объятия, и никто не предложил сахарного тростника, сложенного рядом. Дикари просто сидели у своего костра в угрюмом молчании и не проявляли к нам никакого интереса, и Пайе тоже.
Мы быстро обнаружили, что деревня не подходит для лагеря, даже если бы нам было необходимо остаться здесь на ночь. Это была всего лишь деревушка в лучшем случае из полудюжины хижин, а грунт внутри частокола представлял собой размытую дождями грязную трясину. Итак, мы, не останавливаясь, прошли между хижинами к другим воротам, оставив полицейского встретить носильщиков, когда они сюда подойдут, а сами устало брели вдоль хребта в поисках кусочка ровной земли, на которой можно было бы разбить наши палатки.
С вершины того же хребта в миле отсюда нас манила группа соломенных крыш. Добравшись до места, мы обнаружили большую деревню, но безлюдную. Нет никаких сомнений в том, что недружественные папуасы, которых мы только что покинули, когда-то населяли ее и что они покинули его по одной из бесчисленных тривиальных причин, влияющих на поведение этих дикарей. Возможно, их было слишком мало, чтобы защитить такое большое селение, возможно, какой-то колдун проклял его. возможно, место имело зловещие ассоциации, и туземцы не хотели, чтобы им постоянно напоминали об этом. Какова бы ни была причина, мы были только рады отсутствию жителей, а палатки, мешки с вещами и ящики с едой, которые какой-то заботливый полицейский поместил во главе колонны носильщиков, встретили аплодисментами, когда они появились.
У нас было принято каждую ночь пересчитывать людей, чтобы выяснить, не пропал ли днем какой-нибудь носильщик. Мы не опасались нападения, так как нас было много, но вполне можно было ожидать, что враждебные туземцы проберутся сквозь кусты параллельно тропе и зарежут всякого, кто отстанет от колонны. Это можно было сделать быстро и так тихо, что никто не заметит, даже если это произойдет всего в нескольких ярдах от вас. Внезапно из засады могло вылететь тяжелое копье, стрела воткнуться в спину, а затем — добивающий удар деревянной дубиной; и все это в тишине, пока колонна удаляется от отставшего бедолаги, теперь неподвижно лежащего
