Москва дипломатическая. Танцы, теннис, политика, бридж, интимные приемы, «пиджаки» против «фраков», дипломатическая контркультура… - Оксана Юрьевна Захарова

Но спорт не всегда способствует укреплению международных отношений. В июне 1930 года разразился скандал из-за теннисного матча между немецкими и советскими дипломатами, на котором присутствовали фон Дирксен, фон Твардовский и еще несколько чиновников посольства Германии. На приеме в германском посольстве заместитель наркома иностранных дел Л.М. Карахан заявил, что матч имел частный характер; «и никаких протоколов <…> не подписывалось; Ландман сыграл по два сета с Новиковым и Ованесовым: результаты игры с каждым из них в пользу Ландмана 0–0 и 0–1»[198].

В начале 30-х годов состязания по теннису входили в большинство программ дипломатических приемов.

16 июня 1933 года Флоринский посетил прием у баронессы Коскинен, организованный в саду за чайными столиками. «Теннис, выделяются как сильные теннисисты китайские секретари. По их адресу Вилманис заметил: „Им больше ничего не остается делать“. М-м фон Дирксен играет с ожесточением в паре с самым молодым и ловким китайцем»[199].

В 1920-х годах знаменитым «тренером со Спиридоновки» был один из сильнейших теннисистов Москвы и страны Борис Алексеевич Ульянов (1891–1951) — спортсмен, журналист, юрист, математик, он являлся инициатором создания Московской лаунтеннисной лиги (1913), секретарем комиссии по лаун-теннису Московского клуба лыжников (1912–1913), председателем отдела по лаун-теннису Московского спортивного клуба «Унион» (1914–1916). В 1923 и 1925 годах Ульянов — финалист чемпионатов Москвы в одиночном разряде. В составе команды Москвы — победитель Всесоюзной спартакиады 1928 года и командного первенства РСФСР (1927–1928).

За Борисом Алексеевичем «открыто ухаживали все русские дамы Москвы и все супруги иностранных дипломатов — лишь бы уговорить его дать им несколько уроков тенниса»[200].

«Красивый высокий мужчина, блондин с голубыми глазами», Ульянов был одним из самых известных персонажей советской Москвы и, по всей вероятности, являлся личным тренером заместителя наркома иностранных дел Л.М. Карахана, во время игры которого он внимательно следил «за каждым его жестом, за каждым движением»[201].

«Все дамы из дипломатического мира, все актрисы <…>, жены наркомов, крупных чиновников и советских генералов прибегали на корт и толпились вокруг сетки, чтобы увидеть игру Карахана. В нем было что-то звериное, когда он носился по рыжему песчаному корту, когда вытягивал или сгибал руку, когда размахивался и с силой бил»[202], — вспоминал К. Малапарте.

Герой китайской революции и участник установления советской власти в Туркестане Л.М. Карахан был самым красивым мужчиной не только в Советской России, но и, как утверждала фрау Дирксен, самым красивым в Европе, способным «побледнеть дам» даже при дворе императора Николая II.

На теннисном корте Карахан сражался не только с представителями дипкорпуса, но и с коронованными особами. В 1928 году в Крыму в Мухалатке заместитель наркома иностранных дел играл в теннис с падишахом Афганистана, который считался хорошим спортсменом. В Москве Лев Михайлович появлялся каждый день на кортах особняка на Спиридоновке или английского посольства, одетый в «безукоризненный комплект из белой фланели, в теннисных туфлях — белых, на красной резиновой подошве, которые недавно вошли в моду и которые называли japanese shoes (японские туфли (англ.)). Играл он легко, свободно, раскованно, soupl (плавно (фр.)), с улыбкой»[203]. Карахан играл только мячами, присланными из Лондона, объясняя это тем, что советские мячи жесткие. Супруге британского посла леди Овей он заявил с идеальным оксфордским произношением: «Маркс не предвидел, что английские теннисные мячи окажутся лучше советских. Маркс жил в Сохо и в Ист-Энде. В лондонском Ист-Энде не играют в теннис, isn’t it (не так ли?)»[204].

Бравада Карахана вызывала раздражение и одновременно удивление. Представители «советской знати» испытывали по отношению к Европе (pour n’importe quelle Europe (не важно, к какой Европе (фр.), как говорил французский посол Эрбетт) глубокое восхищение.

В своей книге «Моя Европа» британский дипломат и журналист Роберт Гамильтон Брюс Локхарт вспоминал о встрече с Караханом в июле 1935 года в Лондоне. Встреча состоялась в ресторане, куда советский дипломат пришел с супругой — знаменитой балериной Мариной Семеновой, которая, по словам А. Толстого, «танцевала лучше самой Анны Павловой <…> Карахан, советский посол в Турции, изменился мало. Его волосы слегка поседели, но выглядел он по-прежнему хорошо. Я сделал ему комплимент по этому поводу, и он с гордостью пояснил, что хорошую форму ему помогает поддерживать игра в теннис с работниками британского посольства. Восторженно относясь к теннису, Карахан все же удивил меня, сказав, что специально приехал в Лондон на Уимблдонский турнир»[205].

3 мая 1937 года Карахан был вызван в Москву из Анкары под предлогом переназначения на должность посла в США. При выходе из поезда он был арестован, 20 сентября 1937 года расстрелян.

2 июня 1937 года, несмотря на арест супруга, М. Семенову наградили орденом Трудового Красного Знамени.

Марина Тимофеевна Семенова (урожд. Шелгунова; 1908–2010) в 13 лет станцевала свою первую партию в балете «Волшебная флейта». В 17 лет выступала в труппе Мариинского театра.

5 сентября 1930 года Семенова дебютировала в балете «Баядерка» в роли Никии. Стефан Цвейг с восторгом отозвался о ее дебюте: «Когда она ступает по сцене своим не заученным, а данным от природы твердым эластичным шагом и вдруг взлетает в диком порыве, людская повседневность прорывается бурей»[206].

К этому времени относится и ее брак со Львом Караханом, который являлся главной темой бесед за столом для игры в бридж в посольствах и на официальных обедах на Спиридоновке.

Ученица Вагановой Марина Семенова блистала во многих балетных партиях, но лучшей была партия Одетты в «Лебедином озере». Критик Юрий Слонимский сравнивал ее Лебедя с героинями Пушкина, Тургенева, Островского, называя Семенову самой национальной балериной.

«Немирович-Данченко бывал на каждом ее спектакле, — пишет Виталий Вульф. — За несколько дней до смерти в годы войны он пришел в Большой с цветами для любимой балерины, чтобы еще раз увидеть ее сказочно прекрасного белого и черного лебедя»[207].

Оглушительный успех балерины тут же вызвал ответную реакцию со стороны приближенных к кремлевскому двору представителей творческой интеллигенции. Алексей Толстой писал: «Мы все, весь зал чувствовали: да, мы умеем… танцевать, наша воля создает великие армии и совершенную красоту…» Толстой таким образом, по сути, озвучил, вероятно сам того не желая, советскую доктрину в областях культуры. Акварельные тона и недосказанность не устраивали режим, нужны мощь и монументальность.

На фоне охватившего целые регионы страны голода и массовых репрессий власть поддерживала тех, кто заставлял людей смеяться и радоваться жизни, несмотря на все невзгоды. Люди должны кричать от восторга, а