Черные ножи 5 - Игорь Александрович Шенгальц

— Бабка больше указаний не давала?

— Если и хотела, то не успела, — пожал плечами боец. — Все быстро кончилось.

Я прикинул в голове карту Берлина и решительно махнул рукой направо. Если я все правильно рассчитал, то мы двинулись в сторону реки Шпрее. Позже Гитлер прикажет затопить метро в той части города, чтобы помешать советским войскам, но пока туннелями еще вполне можно было пользоваться.

Некоторые ветки работали до сих пор, но там было слишком многолюдно, а я не хотел привлекать лишнее внимание. Поэтому держаться следовало той части метро, где движение поездов остановили на неопределенное время.

Таким образом мы прошли около часа, не повстречав никого живого. Фонарик постепенно начал сдавать — горел все более тускло и, наконец, начал мигать, показывая, что скоро сдохнет окончательно. Остаться в полной темноте совершенно не хотелось, поэтому пришлось выбираться в обитаемую часть туннелей.

Где-то впереди послышались приглушенные голоса, и я, потушив фонарик, сделал знак Грише остановиться. Голоса не приближались. Беседовавшие оставались на одном месте, и мы осторожно, вдоль стеночки пошли вперед.

Вместе с голосами до нас донесся и запах костра, а потом и готовящейся пищи. Вскоре мы увидели и самих беседовавших. Ими оказались двое мужчин неопределенного возраста, одетых в несколько курток — одна поверх другой. Над небольшим костерком они держали палки, на которые было что-то нанизано.

— А я тебе говорю, Шмидт, рано еще наверх соваться, — наставительно выговаривал один, с седой шевелюрой давно не мытых волос. — Тебе надо, чтобы вновь на фронт отправили? Или еще хуже — повесят за самоволку. У них с этим быстро!

— Предлагаешь тут до весны сидеть, Олаф? Вон до чего докатились, крыс жрем!

Приглядевшись, я понял, что на палках жарились здоровенные крысы. Фу, гадость! Хотя еще несколько дней назад в Заксенхаузене подобное блюдо показалось бы поистине царским деликатесом.

— Лучше жрать крыс, чем чтобы тебя жрали черви. Говорят, дела идут совсем плохо. Эти русские оказались настоящими зверьми, не хотят в цивилизацию. И пусть их. Нет у меня желания умирать, Шмидт. Пусть Адольф сам возьмет винтовку и идет убивать, кого хочет. А меня оставит в покое…

Я уже понял, с кем мы повстречались — нас угораздило нарваться на дезертиров, скрывавшихся под землей. Их можно было не опасаться, они сами боялись всего, даже собственной тени.

— Не забудь, ты немой, — напомнил я Грише и шагнул из тени на свет костерка.

Дезертиры увидели меня не сразу, слишком долго они смотрели на огонь. И мне пришлось подойти почти вплотную, чтобы меня заметили. Григорий держался на шаг позади, прикрывая спину.

Когда, наконец, они увидели две фигуры, вышедшие их тьмы, оба дернулись, то ли пытаясь бежать, то ли желая напасть.

— Стоять! Руки вверх! — рыкнул я на немецком, и на этом все кончилось — сопротивляться никто не пытался.

— Господин офицер! Мы ни в чем не виноваты! — заголосил Олаф, в то время как Шмидт просто упал на колени, уткнувшись лбом в пол. — Не стреляйте!

Завоняло. Кажется, Шмидт испортил воздух, которого и так было мало вокруг.

— Предъявить документы! — приказал я резким тоном, пока до них не дошло, что мы с Гришей не очень-то похожи на представителей власти.

Олаф вытащил из-за пазухи несколько замусоленных бумаг, а Шмидт затряс головой, словно припадочный, показывая, что у него ничего при себе нет.

Я быстро просмотрел бумаги. Ничего необычного: старая кенкарта, выданная в 1938 году на имя Олафа Гросскопфа, с фотографией и всеми нужными печатями, да солдатская книжка — зольдбух пехотинца Вермахта с самодельной обложкой. Плюс направление на лечение в берлинский госпиталь. Хорошие документы, годные, вот только направление давно просрочено.

— Рапортфюрер фон Рейсс, — представился и я. Одна идея пришла мне в голову и ее требовалось незамедлительно проверить. — Давно тут прячетесь?

— Пару месяцев, — осторожно ответил Олаф, разглядывая нас. — Прибыл в отпуск по ранению…

— И решил, что Великий Рейх обойдется дальше без твоей помощи? — подытожил я, готовый к тому, что немец сейчас кинется.

Но Олаф не напал — запала не хватило, лишь зыркнул пару раз злобно и промолчал. Шмидт же вообще боялся поднять на нас глаза.

— Господин офицер, мы никому не делаем плохо… просто хотим жить!

— И что, за это время хорошо все здесь изучили? — полюбопытствовал я. — Знаете безопасные ходы-выходы?

Мне требовался проводник, и Олаф вполне мог бы им стать. Шмидт же был слишком труслив для этой работы, его я в расчет не принимал.

— Относительно, — осторожно ответил немец, — мы стараемся особо не высовываться и другим на глаза не попадаться. Поэтому и забрались в эту часть туннелей, тут редко кто появляется.

В целом, я уже составил план дальнейших действий. Чертова микропленка тянула мою душу незаконченной миссией, но сделать я ничего не мог. А это значит? Пора выбираться из обреченного города. Берлин 44-го года — не то место, где чувствуешь себя комфортно.

— Значит так, — процедил я сквозь зубы, — проведешь нас на самую дальнюю восточную точку города, потом можешь быть свободен. Приказ понятен?

— С какой, собственно, стати… — начал было Олаф, но тут же осекся.

Шмидт внезапно подорвался с места. Он бежал нелепо, подгибая ноги, как цапля, и Гришка настиг его за пару длинных прыжков, навалился со спины, сбил, а потом в три удара разбил голову немца об пол.

Кровь, слизь и мозги забрызгали все вокруг, вогнав меня на мгновение в полный ступор. Такого от своего бойца я никак не ожидал, но понять чувства Григория мог. Для него любой немец — враг. Без исключений.

— Стоп! Хальт! — заорал я и, схватив Гришу за плечи, стянул с мертвого тела. И тут же прошептал ему прямо в ухо на русском: — Ты чего творишь, дурень?

— Это же немец! Он хотел сбежать! — поднял он на меня удивленные глаза. К счастью, говорил Гриша тихо, и все же за немого теперь выдать его не получится. Значит, будет румыном. Почему? Сам не знаю, не нравятся мне они. Слащавые больно.

— С этого момента без моего приказа даже пернуть не сметь! — я был зол, как тысяча чертей.

Мирное население я не убиваю! Это не в русской традиции, да и не в моем характере. Кто оружие в руки взял — сам решил