Черные ножи 5 - Игорь Александрович Шенгальц

Штауффенберг согнулся, уперевшись головой в переднее сиденье, и пытался хватать воздух открытым ртом, вот только сделать это было непросто.

— Вы же обещали без глупостей, — пожурил его я, — выкинете еще нечто подобное, застрелю.

Прошло не меньше пары минут, когда полковник, наконец, слегка очухался, хотя все еще жадно дышал, восполняя нехватку кислорода.

Я прекрасно понимал его мысли. Приходит некто и сообщает о секретных приказах, знать о которых могли лишь несколько человек. За причастность к этому заговору могло быть лишь одно наказание — лютая смерть. Так что, пытаясь задушить меня, полковник спасал собственную жизнь. Вот только проделать подобное одной рукой было бы не под силу никому. Теперь же от того, как пойдет наша беседа дальше, зависело все.

— У вас крепкий удар, — фон Штауффенберг вновь повернулся ко мне, но теперь нападать не пытался, — боксируете?

— Время от времени.

— Откуда вы знаете про «Валькирию» и дополнительные приказы? — я поймал его настороженный взгляд загнанного в ловушку зверя.

— Пока этого я сообщить не могу. Хочу лишь сказать, что у вас ничего не получится. Операция провалится, цель не будет ликвидирована.

— Но… — он явно до сих пор был ошарашен. — На кого вы работаете? На Гиммлера? На Кальтебруннера?

Я удивился его неосведомленности.

— Разве вы не слышали, полковник, что Гиммлер мертв?

Тот округлил глаза.

— Да что вы говорите? И как это случилось?

— Его убили восставшие пленники в лагере Заксенхаузен несколько дней назад, прямо на плацу, на виду у всех, — о своей роли в этом деле я решил пока не сообщать.

Штауфеннберг схватился за голову.

— Так вот почему эти внезапные усиления! Сюда в Берлин пригнали дополнительные полки. Хм… а ведь они думают, что это восстание явно не случайное. Поэтому такая секретность, что даже я не в курсе… но ведь смерть рейхсфюрера все меняет!

— Хотите знать больше? Я могу рассказать вам много интересного.

Полковник смерил меня внимательным взглядом. Я видел, что его гложет любопытство, но при этом он явно подозревал, что данный разговор — провокация, и если он сейчас согласится продолжить беседу, то попадется на крючок Гестапо.

— Не волнуйтесь, я не представляю интересы Кальтебруннера или кого-то еще. Исключительно свои собственные. И готов продать информацию, если покупатель предложит достойную плату.

Вот это Штауфеннбергу было уже более понятно. Деньги за товар — обычные рыночные отношения. И он решился.

— Что вы хотите?

— Для начала надежное место, где мы с моим коллегой сможем отсидеться некоторое время. Есть у вас такое на примете?

— Допустим, — задумался полковник, — я могу поселить вас в моем доме на Вайсензее. Он пустует, я обычно ночую в городской квартире рядом со штабом. Там вас никто не побеспокоит — соседей нет, территория большая.

— Отличное решение! Если все пройдет хорошо, то вы узнаете от меня много нового и полезного. Эти сведения весьма вам пригодятся, обещаю!

Я чувствовал, что очень заинтересовал Клауса. Вот только все легко может перемениться, если он внезапно решит, что с ним ведут двойную игру. Поэтому в качестве наживки я сообщил ему:

— Кем вы должны были бы стать после переворота? Статс-секретарем в военном министерстве? Пожалуй, я смогу предложить вам более интересную должность. — И, пока Клаус переваривал информацию, резко бросил: — Теперь ждите… и без глупостей!

Выбравшись из машины, я негромко свистнул. Через десять секунд Гриша уже стоял рядом, ожидая приказаний.

Мне не понравился блеск его глаз, поэтому я подозрительно поинтересовался:

— Что с немцем?

— Отпустил, — он отвел глаза в сторону. Врет, сволочь!

— Я же приказал не трогать… — во мне колыхнулась волна недовольства.

— Командир, прости, не сдержался. Это же гад, фашист! Ты же видел, что они с нами делали! Их рвать надо зубами, всех до единого. Чтобы ни один не уцелел. И жен их, и детей!

Все же зря я оставил его наедине с Олафом, моя ошибка. Еще после убийства Шмидта нужно было догадаться, что у Григория слегка двинулся разумом в концлагере. Понять его я мог, но приказ командира не обсуждается, а он это, кажется, позабыл. Олаф, ясное дело, мертв, а ведь он мог еще пригодиться. Что же сказать такого, чтобы достучаться до его сознания?

— Я что тебе только что говорил? Ты — боец Красной Армии, — я повысил голос, — а не подонок и не убийца. Чем ты отличаешься от них? Мы не трогаем гражданских, женщин и детей. Запомни раз и навсегда: мы — другие! Мы люди!

Гришка упрямо стиснул зубы и не смотрел мне в глаза. Без толку. Он сейчас не понимает, слишком свежи в его памяти месяцы мучений и лица тысяч людей, замученных в Заксенхаузене. Для него сейчас любой немец — враг, которого требуется уничтожить. Без исключений.

— Машина не заводится, — перевел я тему, — погляди, что там.

Григорий подошел к открытому капоту и быстро нашел неполадку.

— Шланг подачи воздуха соскочил, я прицепил обратно, сейчас должно все работать.

— Садись на переднее сиденье, но с этой секунды — рот на замке. Ты — румын, и по-немецки говоришь плохо.

— Все понял, я — румын, — подтвердил легенду Гриша и, обойдя машину спереди, сел на указанное место.

Я же подошел к шоферу, который все еще валялся без памяти, и похлопал его по щекам. Тот открыл глаза, слабо соображая, что произошло.

— Тебе внезапно стало плохо, друг, — сообщил я, — но теперь все в порядке. Займи свое место, шеф давно ждет!

— А как?.. Кто вы?..

— Это тебя не должно интересовать, — я мельком показал ему документы фон Рейсса с эсэсовской свастикой, и этого хватило.

— Слушаюсь, господин офицер! Но автомобиль… с ним что-то случилось…

— С машиной все в порядке. Поторопись!

Он поднялся на ноги, чуть придерживаясь за стену. Но я знал силу своего удара и был уверен, что с шофером все в порядке. Чуть поболит голова, не больше.

Наконец, все заняли свои места. Я сел рядом с фон Штауффенбергом, позади. За те несколько минут, которые