Жуков. Зимняя война - Петр Алмазный

Чибисов растерянно замолчал, его пальцы беспомощно забегали по карте.

— Точных данных… пока нет. Финны ведут себя пассивно, активной разведки не ведут…

— А мы? — холодно спросил я. — Наши разведгруппы проявляют активность? Или тоже ведут себя «пассивно»?

Вагон резко качнулся, заставляя Чибисова ухватиться за край стола. За окном поплыли покрытые снегом леса. И чем ближе мы были к линии будущего фронта, тем очевиднее становилась пропасть между штабными отчетами и суровой реальностью, которая ждала нас за этими лесами.

— Да, Никандр Евлампиевич, много нам еще предстоит работы, — сказал я. — А пока давайте отдыхать.

— Спокойной ночи, товарищ комкор! — сказал он, вставая.

— Спокойной ночи!

Чибисов ушел в свое купе, а я отправился в ванную. В суматохе напряженных суток, проведенных мною в Ленинграде, я не успел толком помыться. Благо в штабном вагоне имелась полноценная ванная комната.

Лично мне всегда легче думается, лежа в горячей воде. И пока состав погромыхивал на стрелках, я попытался осмыслить все, что произошло со мною и благодаря мне с момента моего появления в прошлом.

Стук колес укачивал, но мысли не успокаивались. Подводил итоги — не для отчета, для себя. Вспоминал все, с момента того провала в темноту и пробуждения в теле Жукова на Халхин-Голе. Не сильно ли напортачил?

Первые дни. Недоумение быстро прошло. Ни паники, ни смятения. Скорее — холодная ясность. Первый приказ, отданный еще чужим голосом. Не сразу осознал, что это навсегда. Хотя и не думал, что это случайность, которая скоро закончится.

Халхин-Гол. Не столько победа, сколько урок. Понял, что знание будущего — не ключ к победе, а лишь подсказка. Да и то не всегда надежная. Реализовать ее должны люди. Те самые командиры и красноармейцы, которые смотрят на меня с надеждой.

Отдавать приказы мне было не впервой, но вот уровень ответственности, конечно, несравнимый. Тем более зная, что они означают чью-то смерть. Научился посылать людей на верную гибель, чтобы спасти сотни других. Это до сих пор тяжелым камнем лежит на душе.

Операция с Танакой. Рискованный ход, но он сработал. Хотя не только благодаря мне. Понял — судьбы людей влияют на ход войны. Японец, который должен был погибнуть или остаться врагом, теперь работает на нас. Значит, ничто не предопределено окончательно.

Возвращение в Москву. Звезда Героя, внимание Сталина. Казалось бы, триумф, но именно тогда началась настоящая война — с инерцией, косностью, неповоротливостью не только системы — самой истории.

Попытки реформ. Танки, авиация, связь, форма… Каждый шаг — сопротивление. Не злой умысел, а болото бюрократии. «Не по плану». «Нет ресурсов». «Не утверждено». Понял, чтобы изменить армию, нужно было менять всю страну. Неподъемная задача.

Берия. Союзник-соперник. Отношения, построенные на взаимной выгоде и опасности. Использовать его, зная, что он использует тебя. Опасаться его, но делать вид, что доверяешь. Не самая чистая игра, но по другому нельзя.

Семья. Александра Диевна, Эра, Элла. Сначала — чужие люди. Постепенно стали своими. Их безопасность — теперь моя забота. Их привязанность — слабость, которую могут использовать враги, но без них — я одинокий волк.

И вот теперь — Финляндия. Новый вызов. Здесь сходятся все нити. Моя репутация. Доверие Хозяина. Все та же инерция событий. И жизни десятков тысяч людей, которые пойдут в бой по моим планам.

Что в итоге? Не изменил ход истории кардинально. Не смог предотвратить войну, которая уже на пороге, но спас одних людей на Халхин-Голе и погубил других. Заставил машину военной промышленности чуть повернуться в нужную сторону.

Создал задел, который, возможно, спасет многих в будущем. Вопрос только — заставил ли? Создал ли? Будущее покажет. Главное — перестал быть посторонним наблюдателем. Стал частью этой эпохи. Принял ее правила, ее жестокость, ее надежды.

Георгий Жуков постепенно растворяется в Алексее Волкове. И это, наверное, самое странное и неизбежное изменение. Вагон резко дернулся, сбрасывая скорость. Мы приближались к Белоострову. Время размышлений закончилось. Впереди была работа.

* * *

Штабной «ГАЗ-64», пробиваясь сквозь хлопья мокрого снега, резко затормозил у разбитой дороги, ведущей к переднему краю. Я вышел, вдохнув воздух, густой от запаха влажной хвои, махорки и далекой гари.

Впереди, за редкой цепью берез, угадывались линии окопов и блиндажей в расположении 50-го стрелкового корпуса. На первый взгляд — все чинно, благородно, но обманываться не стоило.

Меня встретил комдив Гореленко, немолодой уже служака с усталыми глазами и обветренным лицом. Он вытянулся в струнку, но в его глазах я видел недоумение и тревогу. Что комкор, да еще из самой Москвы, делает в его расположении в такую погоду?

— Товарищ комкор, 50-й стрелковый корпус в полной боевой готовности! — отрапортовал он, стараясь вложить в голос бодрость.

Я молча прошел мимо него, направляясь к окопам. Первое, что бросилось в глаза — красноармейцы в шинелях и буденовках, промокшие насквозь. Снег набивался за отвороты, сапоги вязли в жидкой каше из снега и грязи. Никаких полушубков или ватников.

— Покажите мне пулеметное гнездо, — приказал я, не глядя на комдива.

Комдив провел меня к расчету одного из «Максимов». Красноармейцы, завидев начальство, вытянулись по стойке смирно. Затвор пулемета и кожух ствола были прикрыты плащ-палаткой. На дне окопа стояла вода. Память Жукова тут же выдала невеселое сравнение с февралем 1917-го.

— Каковы условия для стрельбы, боец? — спросил я у пулеметчика, молодого парня с посиневшими от холода губами.

— Да почитай, что никаких, товарищ командир! — не слишком бойко доложил тот. — Вода, сырость… Лента заедает, патроны отсыревают…

Я кивнул, повернулся к Гореленко.

— Где ваши утепленные огневые точки? Где хотя бы накаты из бревен, чтобы бойцы не сидели по колено в воде?

— Лесоматериал подвезли, товарищ комкор, но саперы не успели обустроить.

— Мне не нужны оправдания, товарищ Гореленко. Помните, небось, окопы империалистической?

— Помню, товарищ Жуков.

— Так вот, мы с вами не царские генералы, чтобы гноить своих бойцов.

И я пошел дальше, к артиллерийским позициям. Батарея 76-мм полковых пушек стояла открыто, лишь слегка замаскированная ветками. Командир батареи, молодой лейтенант, доложил, но в его глазах читалась растерянность.

— Пристрелянные рубежи есть? — спросил я.

— Есть, товарищ комкор!

— А если ударят из глубины обороны противника. Чем ответите?

Лейтенант засуетился, но быстро выяснилось, что сведений о возможных позициях дальнобойной артиллерии противника нет. Корректировщики для ведения прицельного огня — не подготовлены. Стреляли бы по площадям, наугад.

Тылы тоже не радовали. Полевая кухня дымила, но горячая пища до переднего края доходила