Ленька-карьерист - Виктор Коллингвуд
Я перечитал эти строки несколько раз и, покумекав, пришел к убеждению, что это просто подарок судьбы. Я же и сам думал уже, как бы старых друзей к себе поближе вытянуть — а тут Костя сам мне пишет. В этой системе в одиночку не выжить: везде нужны свои люди, причем не просто союзники, что сегодня за тебя, а завтра уже переметнулись в стан другого фаворита, а те, кто обязан тебе и предан не твоему чину или положению, а лично тебе. Бочаров, Мельников, Суздальцев — это были мои первые аппаратные приобретения. Но Костя — это было совсем другое. Это был друг детства, человек, которого я знал как облупленного, его сильные и слабые стороны. Надежный, толковый, честный. И теперь он сам, волею обстоятельств, просился в мою команду. Так чего тут думать-то?
Я тут же сел за стол и написал ответ. Краткий, но теплый, лишенный казенной сухости. О том, что безмерно рад был получить от него весточку, что обязательно нужно встретиться, и что я сделаю все возможное, чтобы помочь ему с переводом в Москву. «Готовься к переезду, инженер, столица ждет», — приписал я в конце.
Отправив письмо, я не стал откладывать дело в долгий ящик. Используя свое служебное положение, я немедленно составил официальный запрос на бланке ЦК за своей подписью, направленный в Наркомтяжпром и в ректорат Днепропетровского института. В нем я требовал предоставить в Орграспредотдел ЦК ВКП (б) личное дело и подробную характеристику на выпускника Константина Акимовича Грушевого в связи с рассмотрением его кандидатуры на ответственную работу на одном из столичных предприятий.
Мне нужно было изучить все документы, посмотреть его оценки, темы курсовых работ, характеристики от преподавателей и партийной ячейки. Понять его сильные и слабые стороны уже не как друга, а как специалиста. Чтобы, когда придет время, я мог не просто по-дружески просить за него, а аргументированно, с цифрами и фактами в руках, предложить его кандидатуру на конкретную, подходящую ему должность. Возможно, в тот же ЭНИМС, которому всегда нужны были толковые металлурги, или на один из московских заводов, который я курировал. В общем, найдем, куда пристроить Костю. Вон, ради Лиды я аж целый радиофакультет замутил — и Коська получит свое.
* * *
Резкий взлет молодого инструктора Брежнева не остался незамеченным «в стратосфере» высших рядов партийного аппарата. Каждая новая должность, каждый удачный проект, каждая инициатива, одобренная на самом верху, вызывали за спиной шепот, в котором смешивались зависть, недоумение, а иногда и плохо скрытая злоба.
Особенно остро это ощущалось в семье Гольцманов. Соломон Лазаревич Гольцман, старый партиец с дореволюционным стажем, ответственный работник Наркомфина, видел, как карьера его сына, талантливого и амбициозного Аркадия, застопорилась. Место в аппарате Оргбюро, которое уже было практически обещано Аркадию, в последний момент ушло к этому безвестному выскочке из провинции.
Соломон Лазаревич рвал и метал. Он ходил по кабинетам, напоминал о своих заслугах, о заслугах сына. Все сочувственно кивали, но разводили руками. Точку в его метаниях поставил Лев Мехлис, с которым у Гольцмана был короткий, но предельно ясный разговор. «Не лезь, Соломон, — тихо, почти по-дружески сказал ему Лев Захарович. — Парень под личным присмотром Хозяина. Не знаю, как он к нему пролез, но Брежнев со Сталиным в переписке с 21-го года. Такие проекты все обсуждают, и все — нешуточные, государственные. Хозяин о нем очень высокого мнения. Попытаешься его подвинуть — сломаешь шею и себе, и сыну».
Эта отповедь охладила пыл Гольцмана, но не погасила огня. Он понял, что прямая атака невозможна. Но ведь нет таких вершин, что не взяли бы большевики, не так ли? Раз не получается в лоб, значит, нужно искать другой путь!
И случай подвернулся. В один из майских вечеров он зашел в гости к своему старому другу, Моисею Ароновичу Гинзбургу, инженеру-экономисту, жившему в тихом переулке на Малой Бронной. Они сидели на кухне, пили чай с лимоном, и Гольцман в который раз жаловался на несправедливость судьбы.
— … И ведь кто? Кто его подсидел? Мальчишка! Какой-то Брежнев, из технарей, из МВТУ! — с горечью говорил Гольцман, нервно помешивая сахар в стакане. — Откуда он взялся, ума не приложу!
Гинсбург, спокойный, седовласый человек с усталыми, мудрыми глазами, вдруг замер.
— Брежнев? Постой… Как ты сказал, Леонид?
— Ну да, Леонид. А что?
— А он не из Каменского? С Днепровского завода? Высокий такой, темноволосый…
Гольцман вытаращил глаза на друга.
— Ты его знаешь⁈
— Лично я — нет! — медленно произнес Гинзбург, и взгляд его устремился куда-то вдаль, в прошлое. — Зато брат мой, Шломо, неплохо был с ним знаком. Ты же знаешь мою дочь, Дору Гинзбург? Она ведь поселилась у меня десять лет назад, а сейчас уже поступает во ВХУТЕИН. Так вот, она не родная, а приемная дочь. Настоящих ее родителей убили в девятнадцатом году, когда григорьевцы в Каменском устроили погром. Этот Ленька, ему тогда лет тринадцать было, неделю их с Наумом в шалаше прятал.
Гольцман слушал, и на его лице изумление сменялось напряженной работой мысли. Невероятная удача! Ключ к проблеме, казалось, сам лег ему в руки
— Мойше, — сказал он, подавшись вперед и понизив голос. — Это не случайность. Это знак судьбы.
— Ты о чем? — не понял Гинзбург.
— Если врага нельзя победить, к нему нужно присоединиться. Или… породниться. Твоя Дора… она ведь уже взрослая девушка? Красавица, я помню.
— Красавица, — с отцовской гордостью кивнул Гинсбург. — В искусство хочет идти. А при чем здесь она?
— При всем! — Гольцман перешел на горячий шепот. — Этот Брежнев — на взлете. Сам Хозяин его ведет. Ты представляешь, что это значит? Через пять-десять лет он будет там, наверху! А кто мы? У нас есть выход на Мехлиса, да. Но, ты же знаешь: Лёва всем говорит, что он не еврей, а коммунист! Принципиальный он, видишь ли!
— Да нет, просто он не хочет помогать, вот и делает вид, что ему
