Изгой с когтями дракона. Кровь Веиров 1 - Дмитрий Когтев
— Вперед! На вторую повозку! — скомандовал Лют, выскакивая из укрытия. Его арбалет щелкнул, и один из стражников, бросившийся к упавшим ящерам, рухнул с болтом в шее.
Игнат рванул за ним, превозмогая боль в руке. Его клинок сверкнул, отразив удар алебарды ближайшего Горюна. Адреналин заглушал боль, но «Дикое Пламя» отозвалось на ярость — под повязкой заструились алые искры, обжигая и без того изуродованную плоть. Не сейчас! Он вонзил нож в щель между нагрудником и наплечником стражника. Тот захрипел, рухнув на колени.
Зарина парировала удар топора другого воина тонким стилетом, залитым ядом. Ее движения были изящны и смертоносны — яд «Паучья Слеза» действовал почти мгновенно, парализуя мышцы. Стражник застыл с искаженным от ужаса лицом, прежде чем рухнуть. Она метнулась к железному ларцу на второй повозке. До него оставалось три шага.
Именно в этот момент земля содрогнулась. Глухой, мощный удар, словно по наковальне, прокатился по тропе. Из зеленой мглы за последней повозкой возникла фигура, от которой кровь стыла в жилах. Громада.
Но это был не тот Громада, которого они знали. Его старый экзоскелет «Молот-4» казался игрушкой по сравнению с этой адской конструкцией. Новая броня, названная «Крепость», была монолитом из черного металла, испещренным синими прожилками эфирных трубок. Плечи были увенчаны спиралевидными наростами, излучающими низкое гудение. Вместо обычного топора в его руках был двурогий молот, наконечники которого светились холодным синим пламенем. Шлем с щелевидным забралом скрывал лицо, но ярость ощущалась физически.
— Нашел, выродок! — его голос, усиленный ретрансляторами брони, грохотал, как обвал. — Твой пепел удобрит это болото! И твою мамашу я лично придушу этим молотом!
Он двинулся вперед. Каждый его шаг заставлял кости на тропе подпрыгивать, а грязь расходиться волнами. Стражники Горюнов, увидев его, расступились с облегченными возгласами. Громада не просто шел — он сносил все на своем пути. Один из ящеров, задетый его доспехом, взвизгнул и отполз, ломая упряжь.
Зарина, не колеблясь, метнула в него флакон с «Сонной Пылью». Золотистое облако окутало шлем. Громада лишь фыркнул, как раздраженный бык.
— Детские игрушки, змееныш! — прогремел он. — Моя «Крепость» фильтрует твои сопли!
Он взмахнул молотом. Синее пламя на наконечниках вспыхнуло ярче, и волна сжатого воздуха, невидимая, но сокрушительная, ударила в Зарину. Она успела подставить руки, но удар швырнул ее назад, как тряпичную куклу. Она врезалась в бок первой повозки с глухим стуком, и деревянная обшивка треснула. Флакончики на ее поясе звонко разбились, разноцветные жидкости смешались с грязью.
— Зарина! — крикнул Игнат, бросаясь к ней. Боль в руке вспыхнула ослепительным белым светом, смешавшись с яростью. «Дикое Пламя» рванулось из-под повязки, формируя вокруг обожженной конечности призрачный кроваво-алый коготь. Он не думал, не планировал — инстинкт самосохранения и ярость за товарища слились в едином порыве. Он занес пламенеющую руку, готовясь швырнуть сгусток энергии в Громаду.
Но алхимик Ярик, до сих пор жавшийся к скале, вдруг вскрикнул:
— Не могу держать! Простите!
Он судорожно рванул что-то из-под плаща — небольшой стеклянный шар, заполненный лиловым дымом, — и уронил его прямо под ноги Игнату и Луту. Шар разбился с тихим хлопком.
Мгновенно пространство вокруг них заполнилось густым, удушающим лиловым туманом. Он обжигал глаза, сковывал дыхание, проникал в легкие едкой холодной иглой. Игнат закашлялся, мир поплыл перед глазами. Его «Дикое Пламя», только что готовое вырваться, сжалось, захлебнувшись ядовитым газом. Сила отступила, оставив лишь пронзительную боль в руке и страшную слабость. Он увидел, как Лют, схватившись за горло, рухнул на колени. Сам Игнат пошатнулся, едва удерживаясь на ногах. Сквозь лиловую пелену он видел лишь смутный силуэт Громады, приближающегося к нему с поднятым молотом, и неподвижное тело Зарины у разбитой повозки. Последней мыслью перед тем, как тьма накрыла его с головой, был крик отчаяния: Мать! Прости…
Лиловый туман впивался в легкие тысячами ледяных игл. Игнат захлебнулся, мир заплясал в глазах. «Дикое Пламя», только что готовое вырваться и сжечь Громаду, сжалось внутри, захлебнувшись ядом. Оно бушевало в обожженной руке, превращая боль в белое каление, но не могло пробиться сквозь парализующую хватку газа. Сквозь лиловую пелену он видел лишь смутный, чудовищный силуэт «Крепости», поднимающей синепламенный молот над его головой, и неподвижное тело Зарины у разбитой повозки. Конец. Мать…
— Не спи, огнедышащий! — Сильный удар в бок свалил Игната с ног, но спас от молота, который с грохотом вонзился в грязь там, где он только что стоял. Земля вздыбилась фонтаном черной жижи и обломков костей. Это был Лют. Его лицо было багровым от удушья, глаза налиты кровью, но он держал в руке свой арбалет, трясущимися пальцами пытаясь вставить болт. — Гадина… алхимик… — он хрипло выругался в сторону скалы, где прятался Ярик. — Держись! Газ… рассеется…
Но Громада уже повернулся к ним. Забрало его шлема светилось холодным синим светом. Он видел их, беспомощных, задыхающихся в его лиловом болоте. Злорадный гул вырвался из ретрансляторов брони.
— Сдохните, как крысы! — Он снова занес молот, на этот раз нацелившись на сбившихся вместе Игната и Лута. Синее пламя на наконечниках загудело, сжимая воздух в предвкушении удара.
Внезапный, пронзительный свист рассек воздух. Что-то маленькое и блестящее вонзилось в шов между грудной пластиной и наплечником «Крепости» сбоку. Флакончик. Тот самый, с «Стыдом Змеиных», что Зарина приберегала для Громады.
— Не трогай их! — Голос Зарины был хриплым, полным боли, но невероятно твердым. Она поднялась, опираясь на разбитую повозку. Ее лицо было бледным как мел, одна рука неестественно вывернута, но в другой она зажала последний, крошечный стилет. Из разорванного рукава плаща сочилась кровь, смешиваясь с грязью и разлитым ядом на ее поясе. Она метнула флакон с невероятной точностью, используя последние силы.
Желтая жидкость «Стыда Змеиных» моментально вступила в реакцию с металлом брони. Раздалось шипение, подобное кипящему маслу. Синие эфирные трубки, оплетавшие «Крепость», вспыхнули ярко-желтым пламенем. Металл под ними начал пузыриться, плавиться, издавая тошнотворный запах горелого железа и плоти. Громада взревел — на этот раз от боли и ярости. Он замахал молотом, пытаясь сбить пламя, но яд Зарины делал свое дело, разъедая его
