Изгой с когтями дракона. Кровь Веиров 1 - Дмитрий Когтев

Игнат медленно поднялся. Его глаза в свете кристалла горели не пламенем, а холодной, стальной решимостью. Он подошел к Луту, посмотрел на золотистый камень в его руке, потом — в темноту пещеры, куда вел единственный, едва заметный лаз.

— Чудес не бывает, Лют, — его голос был тихим, но резал тишину, как нож. — Только цена. Зарина заплатила. Я заплатил. — Он кивнул на свою руку. — Теперь мы идем. По твоей карте. К «Узилищу». И если ты предашь нас, как этот алхимик… — Он не договорил, но алые искры, пробившиеся сквозь трещины на его обожженной коже, закончили мысль. — Веди. Пока Зарина может идти. Пока у нас есть кристалл. Пока мы живы. К моей матери.

Он повернулся к Зарине. Лисовик уже накладывал на ее отравленную руку густую зеленую пасту, бормоча заклинания. Ее глаза встретились с глазами Игната. В них не было страха. Была боль, усталость, но и та же стальная воля.

— Иду, — просто сказала она.

Лют сплюнул, спрятал кристалл за пазуху и полез первым в узкий лаз, ведущий в неизвестность, под скалу, вглубь враждебных Топей. Игнат помог Зарине подняться. Лисовик, не переставая бормотать, сунул ей в другую руку пирожок «Силы Древа».

— Жуй по дороге, милая! Силы придаст!

Они исчезли в темноте лазейки, оставив за собой пещерку, запах крови, яда и боли, и гул ярости Громады, доносящийся сверху сквозь толщу камня. Первый акт закончился. Кристалл был добыт. Цена заплачена. Дорога к «Узилищу Лжи» и к матери Игната лежала вперед, во мрак, где их ждали новые жертвы, новые предательства и истинная цена «Дикого Пламени».

Глава 14. Призраки Трясины

Воздух в низкой, сырой пещере висел тяжелее свинца. Не просто влажный — он был продуктом разложения, смесью запаха гниющих водорослей, сероводорода и едкой техногенной гари, принесенной с Рудников Скорби. Каждый вдох обжигал легкие, оседая на языке горьковатой слизью. Игнат прислонился к холодной, покрытой лишайником стене, стиснув зубы до хруста. Правая рука… Боги Веиров, рука. Повязка из обрывков плаща Лисовика была пропитана сукровицей и желтым гноем, проступавшим сквозь обугленную, потрескавшуюся кожу. Под ней пульсировало — не боль, а живой, тлеющий ад. «Дикое Пламя» копошилось в ране, как разъяренный скорпион, жалящий изнутри. Каждый пульс отдавался белым светом в висках, раскачивая мрак перед глазами. Мать. Камера № 7. Ошейник «Удавка». Слова-якоря. Без них сознание уплывало бы в море боли.

— На, огнедышащий, — хриплый голос Лута нарушил тишину. Контрабандист швырнул Игнату плоскую лепешку, больше похожую на кусок грязи, чем на еду. — Жуй. Не помрешь сразу, проверено.Игнат поймал лепешку здоровой левой рукой. Даже легкое движение отозвалось спазмом в обожженном предплечье. Он мотнул головой в знак благодарности, но есть не мог. Тошнота подкатывала комом к горлу, смешиваясь с постоянным привкусом гари и боли.

— Эх, зря, — вздохнул Лют, уже уплетая свою порцию. — Силы понадобятся. Топи не балуют гостей, а мы тут… как мотыльки на огонь. — Его глаза, привыкшие выискивать опасность в тенях, беспокойно скользнули по узкому входу пещеры, затянутому молочно-зеленой пеленой тумана. — Особенно ты, Драконов. Твоя рука светится в темноте, как маяк для всей нечисти. И для Горюнов.

— Не… маяк, — с трудом выдавил Игнат. Голос звучал чужим, пересохшим. Он прижал здоровую ладонь к разорванной повязке, пытаясь приглушить пульсирующий багровый свет, пробивавшийся сквозь ткань. Контроль. Теряю… Образ матери — бледное лицо за решеткой, перекошенное ужасом при виде его силы — придавил волну паники. Ради нее. Выжить. Контроль.

— Тише, железный человек, — прозвучал звонкий, но уставший голос. Лисовик Светозар, примостившийся у крошечного костра из сырых кореньев (дымившего больше, чем гревшего), осторожно перевязывал окровавленное плечо Зарины. Его рыжая шубка была покрыта грязью и сажей, левое ухо подрагивало от боли — последствие эфирного болта Волчицы. — Твои слова — как гвозди по стеклу для больных ушей. Игнатушка и так держится молодцом! А ты… — Лис повернулся к Зарине, его зеленые глаза, обычно озорные, сейчас светились тревогой. — Держись, змеюшка. «Антидот» борется, но «Стыд» — гадкий яд. Он любит кусать изнутри, когда думаешь, что все прошло.

Зарина не ответила. Она сидела, прислонившись к стене, лицо мертвенно-бледное под слоем грязи и копоти. Ее зеленые глаза, цвета ядовитых глубин Топей, были полуприкрыты, дыхание поверхностное. Правая рука, куда впился осколок флакона с «Стыдом Змеиных», была замотана до локтя. Из-под повязки сочилась темная, почти черная жидкость, издающая сладковато-гнилостный запах. Лисовик наложил густую зеленую пасту — «Вытяжку Жилы» — но кожа вокруг раны все еще пузырилась, чернела по краям. Она лишь слабо кивнула, когда лис аккуратно затянул новый бинт — кусок относительно чистого полотна от ее же плаща.

— Как она? — Игнат оторвал взгляд от своей руки, чувствуя укол стыда. Она пострадала из-за меня. Из-за моей ярости, из-за моего кристалла…

— Жива, — коротко бросил Лисовик, пряча остатки бинтов в свою чудесную корзинку. Он достал оттуда пирожок странного персикового цвета. — Но «Стыд» — не просто яд, Игнатушка. Он… эмоциональный паразит. Усиливает страх, сомнения, боль прошлого. Особенно у тех, кто и так носит раны души. — Он сунул пирожок Зарине. — «Чистая Роса». Жуй медленно, милая. Вытянет остатки гадости, но… будет больно. Очень.

Зарина послушно взяла пирожок, ее пальцы дрожали. Она откусила крошечный кусочек, зажмурилась. Почти сразу по ее телу пробежала судорога, губы искривились в беззвучном стоне. Но она проглотила, заставив себя откусить еще.

— А тебе, огненный, — Лисовик повернулся к Игнату, доставая другой пирожок — сине-белый, испещренный ледяными узорами. — «Ледяная мята». Старая знакомая. Сдержит твоего внутреннего дракона, пока мы не выберемся отсюда. И боль притупит. — Он протянул угощение. — Рука… она выглядит хуже, Игнатушка. «Дикое Пламя» грызет тебя изнутри, а туман «Дыхания Лича» ему только в радость. Как масло в огонь.

Игнат взял пирожок. Холодок от прикосновения к нему был слабым утешением. Он откусил. Знакомый вкус ментола и чего-то горьковато-землиного заполнил рот. Почти сразу по пищеводу разлился ледяной поток, устремившийся к пылающей ране. Шипение! Адское жжение в предплечье на миг ослабло, сменившись глухой, давящей тяжестью, словно руку погрузили в ледяную глыбу. Багровый свет под повязкой померк. Игнат выдохнул, чувствуя, как спазм в челюстях ослабевает.

— Спасибо, Светозар, — прошептал он. Холод сковывал пламя, но не гасил его. Оно булькало