Марица. Исток - Александра Европейцева
— Да, — сказал он просто. Голос его был глухим, но твёрдым. — Это было. И ты думаешь, я забыл их лица? Я помню каждого. Помню того мальчика. Элиана. У него были очень светлые, почти белые волосы и перевязанная окровавленной тряпкой рука. Он смотрел на меня, когда я подошел… и улыбнулся. Слабенько так. Думал, что мы пришли помочь. А потом… Потом я увидел, как гаснет свет в его глазах. Но… Был приказ. Четкий и ясный. Командование опасалось засад на коммуникациях. «Не оставлять живых». И я его исполнил. И мне стыдно за тот день. До сих пор стыдно. Этот приказ я ношу в себе каждый день, каждую ночь. И знаешь, что хуже всего? Что я бы снова его выполнил. Потому что иначе мои ребята, мои мальчишки, могли попасть в засаду с тыла. Вот так и живем, Асталь. Одни грехи за другими, и конца этому кругу не видно.
Он говорил это не в оправдание, а как констатацию самого чудовищного факта его жизни. И в этот момент я увидела не моего друга, а другого Серана — солдата, закованного в броню приказов, который совершил то, что никогда бы не совершил человек.
— Но не мы напали на вас первыми, Асталь, — тихо, без вызова, добавил он. — И это тоже стоит учесть. Мы защищали свою землю, свои дома. А на войне, к сожалению, всякая грязь случается. И я свою, и без того немалую, часть этой грязи на себе несу и, видимо, до гроба нести буду.
Асталь смотрел на него, и в его глазах бушевала буря — гнев, боль, ненависть, и, как мне показалось, крошечная искра чего-то ещё. Может быть, уважения к этой прямой, без прикрас, правде.
Он резко кивнул, больше себе, чем Серану, развернулся и отошёл к скалам, оставив нас в тягостном молчании.
Серан проводил его взглядом, потом медленно опустился на камень, уставившись в землю. Он не пытался больше шутить. Он просто сидел, неся в душе тяжесть того давнего дня у Волчьих Врат. Я хотела подойти, положить руку на его плечо, сказать что-то. Но слова застревали в горле. Какие слова могут быть утешением для такого признания?
Страшно осознавать, что люди, которых ты знаешь и любишь, носят в себе таких демонов. Но, возможно, только так старые раны могли начать заживать.
После того разговора на следующий день группа шла в гнетущем молчании. Серан больше не шутил. Он ехал в арьергарде, словно отгораживаясь от всех. Асталь тоже держался особняком, но теперь его взгляд иногда задерживался на Серане — не с ненавистью, а с тяжелым, невысказанным вопросом. Даже вечером у костра атмосфера была иной — будто тень Волчьих Врат легла на всех нас, напоминая, что у каждого здесь свой груз вины.
На четвертые сутки туман наконец отступил. Вместо слепой молочно-белой стены теперь повсюду висели рваные серые пряди, сквозь которые угадывались очертания чего-то иного. В воздухе, пахнущем озоном и гнилью, появился новый, сладковато-пряный оттенок. Он щекотал ноздри и кружил голову. Земля под ногами окончательно перестала быть землёй, превратившись в подобие застывшей лавовой пены, испещрённой трещинами, из которых сочился фосфоресцирующий свет.
Нити магии, которые я до сих пор ощущала как разорванные, болезненные спазмы, здесь начали сплетаться в единый, мощный и нездоровый поток. Он вибрировал в воздухе, отдаваясь в висках монотонным, давящим гулом, словно где-то вдали работал гигантский, невидимый механизм. Лошади шли, заложив уши и нервно позванивая уздечками, чувствуя исходящую от этого места угрозу.
Мы выехали на гребень гигантской, пологой чаши, и перед нами открылась панорама, от которой кровь стыла в жилах.
Иллюзион.
Это была не крепость и не город в человеческом понимании. Никаких стен, башен или привычных улиц. Поселение, если его можно было так назвать, представляло собой нагромождение причудливых, искажённых структур. Одни напоминали гигантские, перекрученные раковины, перламутр которых отсвечивал ядовито-лиловым и зелёным. Другие — кристаллические образования, пронзающие небо искривлёнными иглами, внутри которых пульсировал нездоровый свет. Третьи казались сплетёнными из жил самой тёмной ночи, поглощающими свет и взгляд. Всё это переплеталось, нависало друг над другом, образуя лабиринт, бросающий вызов законам физики и логики. От всей этой картины веяло древностью, чуждой и пугающей. Здесь не чувствовалось жизни в её привычном проявлении — ни дыма очагов, ни движения на воображаемых улицах, лишь мертвенное, пульсирующее сияние и тот давящий гул.
— Мы почти пришли, — раздался скрипучий голос Таши.
Она остановила свою лошадь на самом краю обрыва, её худая фигура чётко вырисовывалась на фоне этого сюрреалистичного пейзажа. В её глазах отражались не его огни, а что-то иное — смесь страха, ненависти и… тоски. Казалось, она смотрела не на логово врага, а на свой давно потерянный, изуродованный дом.
— «Почти» — это сколько? — сухо спросил Чефарт, его драконий взгляд с презрением скользнул по искривлённым башням. — И куда, собственно, мы пришли? В муравейник для сумасшедших?
— До границы их внешнего кольца, — ответила Таши, не глядя на него. — Дальше — ловушки. Чары наблюдения. Они уже знают о нашем приближении.
— Прекрасно, — проворчал Паргус, нервно поправляя сумку с инструментами. — Значит, нас ждут с распростёртыми объятиями.
— Скорее, с распахнутыми жалами, — поправил его Дао Тебарис. Его лицо было бледнее обычного, а пальцы сжимали поводья так, что костяшки побелели. Он, как и я, чувствовал колоссальную концентрацию магии в этом месте. Это была не живая, природная сила Истока, а нечто искусственное, вывернутое наизнанку и скрученное в тугой узел воли.
Демитр подъехал ко мне вплотную. На его лице — маска спокойствия, но я видела, как яростно бьётся пульс на его шее. Его драконья сущность бушевала, отвечая на вызов этого места.
— Как ты? — тихо спросила я, касаясь его руки.
— Держусь, — коротко бросил он, но его пальцы на мгновение сомкнулись вокруг моих, и я почувствовала, как они дрожат от напряжения. — Пахнет ловушкой. Наскоком тут ничего не возьмёшь.
— Значит, будем действовать умом, — так же тихо ответила я. — Если они ждут, возможно, стоит сыграть на этом. Выйти на контакт.
— Контакт? — фыркнул Чефарт, обладающий чутким слухом. — С теми, кто устроил этот мировой погром? У них своя правда, принцесса. И она явно не предполагает чаепития.
— У нас нет иного выбора, — вмешалась я, обращаясь ко
