Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– Богиня, твой визит – честь для нас.

Анния вздрогнула и торопливо прикрыла капюшоном проплешины, опустив глаза.

В помещение вошла величественная женщина. Высокая, осанистая и плечистая. Её вечно фертильное тело окутывала тога небесного цвета, драпированная морскими волнами вокруг груди и крутых бёдер. Толстые и пушистые, как шмели, брови выделялись на снежно-белом лице, обрамлённом солнечными кудрями.

Водяная нимфа по имени Эгерия, прорицательница, законотворец, советница и супруга царя Рима Нумы Помпилия, вошла в дом Туциев, и у Кирки дрогнуло сердце в недобром предвкушении.

Её травянисто-зелёные очи глядели на крохотные макушки младенцев. Кирка прикрыла их собственной тогой, и Эгерия, подобно птице, вскинула острый аккуратный нос. Аннию не удостоили и взором.

Тонкий перст нимфы указал на Ливия.

– Твой родной сын будет испытывать вечную жажду, ибо ему не хватит молока, которое ты разделила. Упьётся вусмерть из рога изобилия вечный раб Вакха, сама кровь его обратится вином. Вакхант, которого воротит от капли вина, ибо сам он – вино. Травясь собственными парами, он будет нарываться на меч, сражаться, как варварский берсерк, как безумец, пока не выветрится спирт. Он будет терять себя и память, испытывать вину и часто думать о смерти.

Перст перенёсся на Луциана, и Анния с воплем преклонила колени перед Эгерией. Она сцепила пальцы, прося пощадить сына и не озвучивать страшных пророчеств. Она целовала золотые сандалии Эгерии, её десницы и дерево, на котором та стояла.

Но Эгерия осталась глуха к её мольбам.

– Молочный брат его будет воровать с тем же голодом, с которым отнял сейчас чужую грудь. В потеху Меркурию его вожделенными жёнами станут золото, серебро и медь, а любовницами – драгоценные камни, шелка и предметы искусства. Царь священнодействий, верховный жрец всего Рима, – плут и казнокрад. Но блеск золота померкнет для него в сравнении со святынями – в присутствии истинной реликвии чресла вора наполнятся горячей кровью, словно при виде обнажённой девы; желание отяготит его сердце, пока он не украдёт. А украв, будет испытывать душевную боль и непомерный стыд.

Патрицийки безмолвно взирали на свою царицу.

– В празднество божественных супругов Вертумна и Помоны, тринадцатого августа, когда юноши достигнут тринадцати зим, ровно в полночь с криком Каладрия проклятия настигнут их, – произнесла Эгерия и одарила взором Кирку. – Именно так хочет наказать тебя бог, которого ты оскорбила.

Кирка не позволила себе чувств. Она пусто глядела перед собою. Обе знали – сокрушительный удар ещё не нанесён, и они угадали.

Эгерия посмотрела прямо перед собой затянутыми пеленой очами и выставила руку, насылая проклятие, которое остановит сердце любой матери:

– Прожив два десятка лет, оба проклятых жреца погибнут страшной смертью. – Под истерический вопль Аннии и шёпот молитв Кирки Эгерия промолвила: – Путь их начнётся с холмов. Холмы, холмы… Сплошные холмы.

I. IN VINO VERITAS!

* Истина в вине!

690 г. до н. э., где-то в Риме

– Холмы, холмы… Сплошные холмы. Все чужие… – Икота разбила фразу и мысль.

Из-за затуманенного ума я не мог вспомнить, как добраться до дома. Левая нога змеёй обвила правую, и я повалился в ров. Застонав от боли, попытался встать, но дрожащие колени подкосились – я свалился на частокол. Из иссохшего рта посыпались извинения. Дрянное тело развалилось среди вывороченных из земли кольев, как один из них, столь же беспомощный.

Дверь хижины со скрипом отворилась, и на порог вышел дубильщик. Он обнаружил источник грохота, который, видимо, разбудил его, и бросился с кулаками:

– О во имя Юпитера, ты сломал мой забор! Завтра праздник, а ты уже сегодня на ногах не стоишь, пьяный дурак!

– Не пьян я, глупый бык… – Потребовались усилия, чтобы сдержать в себе похлёбку, которую я влил в себя вечером. – А что за пр-разднество?

– Ты что же, пропил мозги так, что и забыл, как календарь читать? – Здоровяк возвысился надо мной: мне померещилось, что у него много глаз, расплывшихся по физиономии.

Дурнота достигла пика, и меня стошнило в его саду, он только успел подпрыгнуть, забавно перебрав ногами. Дубильщик потерял терпение, схватил меня одной рукой за шиворот и, скрежеща зубами от тяжести, поднял. Я был крепко сбит и физически развит.

Пока дубильщик готовился дать мне мощного пинка, ласковый ветер наполнил лёгкие свежим дыханием. Природа возвращала меня к жизни: я трезвел.

– Остановись, достопочтенный! – Я замахал руками. – Я не пьяница, я жрец!

Пальцы на одеждах разжались, но тут же подхватили вновь. Дубильщик уронил меня на землю и перевернул, а после лик его вытянулся от изумления:

– Да ты никак вакхант?[1]

– Всё так.

– Горе мне, – прошептал дубильщик. – Бахус разгневается на меня за то, что я едва не избил его жреца.

– Он милостив. – Я протянул руку, и меня тут же поставили на ноги. Отряхнувшись, хмыкнул и пожал крепкое плечо дубильщика. – Да не пил я, честно.

– Это не возлияния, а ритуал, – нравоучительно заверил он.

Он иначе осмотрел мои одежды: тога, не скрывавшая мускулистый торс, на плечах лоснилась львиная шкура, повязанная лапами на груди. В непослушных кудрях, торчавших из-под пасти, застряли измятые виноградные листья. Послушавшись внутреннего голоса, я сконфуженно сорвал венок и выбросил подальше.

– Меня пьянит не вино… – Мой взгляд схлестнулся с круглыми глазками дубильщика, вбитыми гвоздями под узким лбом. Вздохнув, я сдался: – Забудь. Я напился с вакханками и предался разврату во имя Бахуса. Так неистовствовал, что развеселил богов, и они решили подшутить надо мной, забрав из памяти важный фрагмент.

– Какой же? – Дубильщик сложил руки на груди, участливо хмурясь.

– Дорогу домой. Моя скромная хижина приткнулась к подножию Авентина[2]. – Я покрутился, указывая поочередно на четыре стороны и задумчиво потирая губы. – В толк не возьму, к какому холму вышел и куда мне идти?

Дубильщик прикинул что-то в уме и сложенными ладонями указал на дорогу. Она обвивала неизвестный седой холм, точно река – островок, и текла в направлении густо застроенного района. Оттуда доносились мелодии дудочки и весёлый смех.

– Иди, не сворачивая, по этой дороге, – заговорил он, поглядывая на меня особенно внимательно, как будто я был не пьяным, а умалишённым. – На первой развилке сверни направо. Потом – опять направо. Дальше обойдёшь кузницу и выйдешь к кратчайшей тропе. По ней не так часто ходят из-за клозетов – вонь жутчайшая. – Дубильщик поморщился и подбоченился. – М-да, чудна наша жизнь. У меня там друг так и скопытился.

– Скопытился? – переспросил я.

– Ну, как надышался отходами