Газкулл Трака: Пророк Вааагх! - Нэйт Кроули

Помните, всегда говорили, что я удачливый? Ну, я все еще таким был. Но это не значило, что пули не могут в меня попасть. Просто если я не хотел, чтобы попали, они, кажется, подчинялись. Это чувство... сохрунения для меня теперь мало что значило. Совсем наоборот. И учитывая настоящий ураган из пуль, несшийся теперь с началом атаки к рядам орков, несложно было создать ту удачу, которая требовалась.

Что интересно, всего в нескольких шагах оказался неплохой поток снарядов, молотящих по мертвому орку – наверное, у какого-то стрелка сбился прицел. Я решил ему помочь. Последним, что я услышал, были звенящие удары по знамени, получившему кучу новых дыр, и тихие влажные разрывы, когда мое тело постигла та же участь. Я умер еще до того, как упал на землю.

– Как думаешь, Газкулл понял, что это все же был ты? – спросила Фалкс.

– Макари думает, Пули понял, – пояснил Кусач. – И, должно быть, сказал Газкуллу, учитывая, что случилось дальше.

– Так это произошло вновь? – предположила женщина, подняв брови.

– О, да, – сказал Кусач, когда Макари вытянул здоровую руку и обе ноги и начал считать пальцы, какое-то время бормоча себе под нос. Дважды сбившись со счету и начав заново, грот бросил попытки, пожав плечами, и Кусач повторил жест для Фалкс. – Много раз, – подытожил он.

– Но у Газкулла было для тебя дело, и он призвал его выполнять, – спросила Кассия, кусая губу в попытках понять подлый моральный мир Макари, – разве ты не оскорблял Горка и Морка, каждый раз сбегая?

– Не, – раздался переведенный ответ. – Только Газкулла. Не думаю, что в те дни он знал, чего хотят боги. Не думаю, что ему было до этого дело.

– И все же, – продолжила Кассия, с пробившейся в интонациях старой жесткостью карательного легиона, – он отдал тебе приказ.

Когда Кусач перевел это, Макари засмеялся.

– Ты правда не понимаешь гротов, так ведь, большой человек? Помнишь, что я говорил раньше – для грота попытаться сбежать от хозяина не богопротивно. Орк должен доказать свое право на власть, остановив его. Ну, это оно и было, но больше.

Макари принялся за рассказ о почти бесконечной, все более изощренной череде призывов от Газкулла, за которыми почти незамедлительно следовали столь же изобретательные смерти от Макари. И исходя из описаний, казалось, что при каждой встрече этих двоих – хоть и краткой – орочий вождь становился все мрачнее. Становилось понятно, что дисфория, поглотившая орка во время осады улья Гадес, так и не прошла окончательно. Боги («Или та часть безумия, которую он принимал за их голоса», – благочестиво поправила она себя) продолжали молчать в его растерзанном черепе. И когда война за Армагеддон разрослась до апокалиптической, в пике став вечной ничьей, слабость Газкулла, кажется, вновь одолела его.

Фалкс почувствовала, что в этой части допроса можно надавить еще.

– Если ход сражений, который я составила по этим... болезненным сценам, верен, – сказала она прервав Кусача на середине рассказа о том, как Макари до смерти забил себя гаечным ключом, – то мы, видимо, подходим к той точке, когда Газкулла последний раз видели на Армагеддоне. И я полагаю, что Макари может знать что-то о том, почему он ушел.

Когда переводчик передал это пленнику, Макари поначалу молчал. В медленно покачивающемся конусе света от лампы в камере, его глаза то выходили, то вновь попадали в тень. Освещаясь, они то казались пылающими от ярости, то мрачными от сожаления. Фалкс вновь разозлилась от тщетности попыток определить чувства грота по лицу, способному лишь на различные вариации злобы. Однако, в итоге, Макари мерзко оскалился.

– Да, – сказал Кусач, – он говорит, что знает.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПРОЗРЕНИЕ ГАЗКУЛЛА

– Я не буду извиняться, – сказал Газкулл, хмуро глядя на меня с самого красного неба, какое я видел.

– Я не буду извиняться, – повторил он, убрав руку с моего плеча и выпрямившись во весь рост, – потому что я не перед кем этого не делаю. Ни перед любым другим орком. Ни перед самими богами. И явно не перед гротом – не важно, какой подлой, выводящей из себя скотиной он является.

Вокруг босса закружилось густое облако дыма, сначала скрыв его, а потом осветившись изнутри злобным светом, когда прикрепленная к клешне пушка вновь выстрелила по какой-то цели, сокрытой дальше во мгле. Однако я этого не услышал, или, по меньшей мере, не заметил шума: каждый нерв моего тела истошно вопил от боли ожога, оставшегося там, где он меня коснулся. В этот раз казалось, что прожигает до костей, и я мог только стараться не уронить знамя, зажатое, как я теперь понял, в пальцах моей левой руки.

Но когда боль начала стихать до саднящей приглушенной пульсации, я подумал о его словах. Для начала, с тех пор как он меня убил, это был первый раз – первый за всю эту нелепую кампанию – когда он вообще заговорил со мной напрямую. Он сказал: «Подлая, выводящая из себя скотина». Я не горжусь, потому что гроту это не положено. Но все равно всем нравится лесть, а это было высокой похвалой. При пробуждении у меня был порыв встать под пули, но если он собирался так со мной говорить, решил я, то, может, его стоит выслушать. И кроме того, в нем что-то изменилось, но я не вполне понимал что. Он просто казался в большей мере... собой.

– Чтоб тебя Горк отметелил, Макари, – выругался Газкулл, прорычав слова со звуком, похожим на гравий и перезарядив пушку, когда развеялся дым. – У меня из-за тебя головные боли были. Но во время головных болей мне лучше думается. И потому, Макари, я думал. Пошли.

С шипением и щелканьем поршней Газкулл развернулся и начал тяжело шагать вверх по крутому склону разломанных камней, куда стрелял из оружия. Только это не были камни, как я заметил, посмотрев вниз, чтобы начать ползти за ним – эти были мелкие осколки брони, столько раз взорванные,