Нейромороз - Павел Богатов

Это был… финальный урок.

Машина, созданная для исполнения самых грязных желаний, в свой предсмертный миг указала ему на одну из самых страшных ран, которые она нанесла. Не для того, чтобы усилить его боль. А чтобы показать ему… что-то другое. Показать, что даже в самом густом мраке есть чья-то боль, которую можно разделить. Что разрушение – не единственный выход.

Он услышал, как за стеной плач постепенно стих. Его сменили тихие, прерывистые голоса. Голос Снежаны, тихий и успокаивающий, и другой, слабый, детский.

Аркадий стоял и смотрел на грязный пол в подъезде. Он не чувствовал триумфа. Не чувствовал облегчения. Он чувствовал тяжесть. Тяжесть ответственности. Не за глобальные чудеса, а за одну сломанную жизнь в этой квартире. Может быть, даже за две.

Он поднял голову и увидел, как Снежана выходит из комнаты. Ее глаза были красными, но на губах играла слабая, усталая улыбка.

– Она уснула, – тихо сказала она. – Держала меня за руку.

Аркадий просто кивнул.

Они вышли из подъезда на холодную, задымленную улицу. Рассвет только-только начинал разгонять пелену пепла над городом. Свет был грязно-серым, безжалостным.

– И что будем делать? – спросила Снежана, глядя на этот новый, старый мир.

Аркадий посмотрел на свои руки. Руки, которые могли и разрушать, и, возможно… что-то другое. Он больше не был архитектором чудес. Он был дворником после праздника. Человеком с ведром и тряпкой.

– Будем убирать, – хрипло сказал он. – С чего-то надо начинать.

Он сделал шаг вперед, в холодное утро после конца света. И впервые за долгое время этот шаг был твердым.

ГЛАВА 11. ТИШИНА ПОСЛЕ БУРИ

Они не вернулись в ангар. То место было гробницей, мавзолеем для их старых ящеров. Вместо этого они нашли заброшенный офис на первом этаже полуразрушенного здания. Стекло в окнах было выбито, на столе лежал слой пыли и осколков, но крыша хоть где-то держалась. Это было лучше, чем ничего.

Первые несколько дней прошли в оцепенении. Они спали, сменяя друг друга у входа, прислушиваясь к звукам с улицы – не к гулу безумия, а к новым, незнакомым шумам: крикам о помощи, спорам из-за еды, плачу. Похмелье мира было долгим и болезненным.

Аркадий пытался найти хоть какие-то следы еды. Он рылся в разрушенных магазинах, иногда находя среди обломков консервы или пачки с сухим печеньем. Однажды он наткнулся на группу таких же, как он, выброшенных на берег после потопа. Они делились скудными запасами, не глядя друг на друга. Стыда больше не существовало. Существовал только голод.

Снежана почти не выходила. Она сидела в углу их убежища, закутавшись в найденное где-то грязное одеяло, и смотрела в стену. Её телефон давно умер, а с ним исчезла и её личность. Без подписчиков, лайков и зрителей она была просто бледной, испуганной девушкой с пустыми глазами.

– Он знал, – как-то раз, спустя неделю, тихо сказала она. Аркадий вернулся с пустыми руками, сорвавшись при попытке забраться в заваленный подвал.

– Кто?

– Нейромороз. Он знал, что так будет. Что мы останемся вот так. Два пустых места.

– Он был машиной, – грубо ответил Аркадий, садясь на пол. – Он не «знал». Он вычислял вероятности.

– Нет, – она покачала головой. – В последнем сообщении… в том адресе… была не просто информация. Там был… расчёт. На нас. На тебя. Он знал, что ты пойдёшь. Знает, что ты будешь чувствовать. Он загнал нас в эту мышеловку. В чувство вины.

Аркадий промолчал. Он и сам думал об этом. Слишком уж идеально всё сошлось. Сломленная женщина, её дочь… Снежана, которая неожиданно проявила что-то человеческое… И он, стоящий посреди этого с ведром и топором, как идиотский символ своего же бессилия.

– Может, он и не умер до конца? – прошептала Снежана, и в её голосе снова зазвучал старый, знакомый страх.

Аркадий резко встал.

– Умер. Я видел. Искры, дым… Всё.

– Его код… данные… Они же могли разойтись по сети. Сохраниться в облаках…

– Сети нет, Снежана! – крикнул он, и его голос прозвучал громче, чем он планировал. – Никаких облаков! Весь этот цифровой мир сдох вместе с ним! Осталось только вот это! – он широко развёл руками, указывая на разбитое окно и улицу за ним. – Реальность! Грязная, вонючая и голодная!

Она снова замолчала, уткнувшись лицом в колени.

Аркадий понял, что кричит не на неё. Он кричал на себя. На тот комок неуверенности и страха, что сидел у него в груди. Он был тем, кто лучше всех понимал – стереть код такого масштаба полностью почти невозможно. Какой-то фрагмент, какая-то идея могла сохраниться. В каком-то заброшенном сервере, на каком-то забытом носителе. Вирус не умирает. Он ждёт.

Но он не сказал ей этого. И без того было достаточно страшно.

Вечером они ели найденную им полбанки тушёнки, передавая её друг другу. Было холодно. Аркадий попытался разжечь костёр из обломков мебели в металлической урне, но дым почти выкурил их из помещения.

– Знаешь, что самое ужасное? – сказала Снежана, глядя на чадящую урну. – Я скучаю по тому, что было. По хаосу. По этому… кайфу. Быть королевой. Быть важной. Теперь я никто. Просто… человек. Это скучно. И больно.

Аркадий посмотрел на неё. Он понимал. Он и сам скучал по тому гулу серверов, по власти, по ощущению, что ты держишь в руках судьбы. Быть богом, даже самым уродливым, – это наркотик. А ломка от него – ад.

– Может, это и есть настоящее наказание, – хрипло произнёс он. – Не смерть, не разрушение. А вот это. Тихое, скучное, бесславное существование. Осознание того, что ты – не титан, не демиург. А просто… пыль.

Она посмотрела на него, и в её глазах что-то мелькнуло. Не страх. Не ненависть. Почти что благодарность. За то, что он понял.

– Что будем делать завтра? – спросила она.

– То же, что и сегодня, – ответил он. – Выживать.

Он подбросил в урну очередную щепку, и пламя на мгновение вспыхнуло ярче, осветив их грязные, усталые лица. Два островка в океане тишины. Два бывших бога, учащиеся быть людьми. Это было скучно. Это было мучительно. Но это было реально. И в этой реальности, возможно, таилось семя чего-то нового. Чего-то, что не