Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

В конце дорожки находится изгородь, за которой начинается сад. Ворота просели. Приходится всем телом навалиться на створку, чтобы сдвинуть ее. Как же я скучаю по своей прежней силе, беззаботной силе юных лет. Сейчас я слаб. Эта шаткая деревянная штуковина переживет меня.

Я шагаю по саду вслед за собственной тенью, переползающей от ствола к стволу. Подрезанные ветви яблонь тянутся друг к другу, они похожи на заледеневшие пальцы, которые упираются в пустоту.

— Мэри?

Она стоит возле каменной ограды спиной ко мне, нахохлившись, словно воробей. На плечах у нее моя шинель. Даже издали видно, как сильно дрожат ее плечи.

— Мэри?

Жена что-то держит в руках, прижимая к груди.

Когда она оборачивается, я вижу, что на руках у нее лежит маленький закоченевший трупик — растрепанный комок серовато-коричневого цвета.

Я подхожу ближе.

— Что случилось? — спрашиваю я, хотя и так вижу.

Кот был старый, говорю я себе. Прошлой зимой ему исполнилось шестнадцать. Он давно утратил прежнее проворство и почти все зубы. Бедняга мог стать легкой добычей лисицы или барсука.

— Он… он почти не выходил на улицу, — всхлипывает Мэри. — А вчера вечером вдруг исчез. Я так и не смогла найти его.

Я растерянно молчу, не зная, как утешить ее. Нам так давно не приходилось горевать.

— Давай я похороню его, — предлагаю наконец.

Она качает головой и хлюпает носом.

— Нет, земля слишком мерзлая.

— Ничего, я справлюсь.

Я беру из рук Мэри окоченевшее тельце. Пожилой кот с громким неприятным голосом, давно разучившийся ловить мышей, а также контролировать собственный мочевой пузырь. Как и большинство добропорядочных котов, обожаемых своими хозяйками, он признавал одну лишь Мэри, а для меня у него оставалось только холодное презрение и дерзкий взмах хвостом.

Я осматриваю труп. Мэри наблюдает за мной с каким-то странным блеском в глазах. Похоже, кот всю ночь пролежал в саду: тело промерзло насквозь, мех покрыт ледяными бусинами. Я ощупываю его бока, ожидая наткнуться на разорванную плоть, сломанные кости и запекшуюся кровь. Но ничего не нахожу. Это была мирная смерть.

— Старость, — осторожно говорю я и опускаю кота на землю. — И холод. Он умер естественным образом.

Мэри сердито сплевывает перед собой.

— А всего-то сутки прошли! — Она разворачивается и удаляется в дом.

Я с радостью последовал бы за ней, но вместо этого отправляюсь искать лопату.

Глава 9

Существо в тюремной камере вряд ли можно было назвать женщиной. По крайней мере, с первого взгляда я не понял, кто передо мной. Приподняв свечу повыше, я сумел разглядеть помимо темного силуэта несколько дополнительных деталей: черные растрепанные волосы и платье, в прошлом оно могло иметь какой-то цвет, но сейчас превратилось в мешковатое грязно-коричневое одеяние. Лица я не видел, но сообразил, что женщина сидит ко мне спиной на низкой деревянной скамейке. Вероятно, это исключение — сиденье в камере — было сделано с учетом положения, в котором, по утверждению самой узницы, она находилась.

Прежде чем заговорить, я несколько мгновений разглядывал Криссу Мур. Не знаю, что именно мне хотелось увидеть. Если бы она повернулась ко мне, может быть, я сумел бы прочесть нечто в этом движении, но узница сидела неподвижно, расправив плечи и выпрямив спину, словно каменное изваяние, и такая же безучастная, как стены, которые окружали ее.

— Крисса Мур?

Под сводами подземелья мой голос прозвучал глухо. Женщина в камере не шелохнулась.

— Мисс Мур? Меня зовут Томас. Томас Тредуотер. — Возможно, мне показалось, но она слегка шевельнулась. Хотя ни тревоги, ни смущения, которых можно было бы ожидать, я не заметил; если что и изменилось, так только ее осанка: плечи расправились еще больше, а спина сделалась еще прямее. — Я здесь от имени моего отца, Ричарда Тредуотера. И я желал бы выяснить, соответствует ли истине ваше заявление, что… — я запнулся, не в силах закончить фразу, — …что мой отец оставил вас с ребенком.

По-прежнему никакой реакции.

Я колебался, не зная, как лучше продолжить. Мне не хотелось, чтобы заключенные в соседних камерах слышали мои слова. Наконец, понизив голос почти до шепота, я добавил:

— Я знаю, что вы не ведьма. И знаю, что есть немало людей, верящих в подобные вещи, но я не из их числа. Моя сестра… она впечатлительная девушка. Все ее показания будут основаны исключительно на фактах. Эстер не способна на серьезную ложь, но это, однако, не означает, что сестра не может неверно истолковать некоторые вещи, которые видела.

Наконец-то мои слова вызвали реакцию слушательницы. Узница поднялась на ноги. Я впервые увидел, какого высокого она роста и какие длинные у нее волосы, спадающие до самой талии. И все же Крисса Мур не обернулась ко мне, но я и так знал — глаза ее пусты, а на лице застыло отсутствующее выражение.

— Надо сказать, я испытываю разочарование, — продолжил я. — И оно никак не связано с поступком сестры. Я горько разочарован в моем отце, и не потому, что верю обвинениям, которые вы выдвинули против него — о, нет, я не поверил им ни на миг, — а потому, что никогда не считал его таким дураком, чтобы поставить себя в положение, когда такого рода обвинения в принципе окажутся возможны.

Если не считать бессвязного бормотания, доносившегося из камеры, где спали пьяньчужки, в подземелье царила гнетущая тишина. Узница, казалось, внимательно слушала мои слова, но не намеревалась ни отвечать на них, ни даже толком повернуться в мою сторону. Я понимал, что, если хочу выудить из нее хоть что-то, нужно продолжать говорить, постараться задеть ее за живое и развязать язык.

— Уверен, сам факт, что мой отец впустил в дом шлюху — под каким бы предлогом это ни произошло, — свидетельствует о том, что уже тогда он был нездоров.

Наконец она обернулась. И набрала воздуху в легкие, будто собираясь заговорить.

— Нет. — Слово невольно сорвалось с моих губ, ибо передо мной стояла девушка, которую смело можно было бы назвать новой Евой.

Копна спутанных темных волос, обрамлявших ее высокий лоб, крупными локонами рассыпалась по плечам и волной спускалась на грудь. Несмотря на растрепанный вид и мешковатую одежду, было видно, какая Крисса Мур статная и какие точеные у нее формы.

Длинная тень скользнула по стене, девушка сделала шаг вперед и оказалась в круге света, падавшем от моей свечи, и я увидел лицо, которое могло быть написано старыми мастерами Флоренции или Рима. В мире рябых щек, вздернутых носов и толстых зобатых шей мало кто мог похвастаться такой чистой, сияющей белизной, словно озеро под луной, и гладкой, как шелк, кожей. У нее были высокие скулы, четко очерченные губы, прямой нос и слегка вытянутое овальное лицо, на котором застыло странное выражение: она была то ли напугана, то ли рассержена — что именно, я не мог сказать. Свеча у меня в руке горела тусклым неровным светом, но мне не составило труда представить, как большие темные глаза девушки могут вспыхивать яростью или презрением.

Я тряхнул головой. Похоже, моя фантазия разыгралась не меньше, чем у Эстер. Да, узница была красива, намного красивее, чем я ожидал. И все же Крисса Мур всего лишь жалкая обманщица — в лучшем случае, а в худшем — проститутка, запертая в тюремной камере, и будущая мать незаконнорожденного ребенка.

Ее голос, когда она заговорила, был похож на старинное кружево — образ сам собой пришел мне в голову: порванное и выцветшее, оно сохраняет свое изящество и красоту.

— Что вы имеете в виду — был нездоров?

Я чуть было не начал отвечать. Но в душе у меня снова всколыхнулся гнев, который я испытал, когда Крисса Мур сидела, повернувшись ко мне спиной, и упорно игнорировала мои вопросы. Некоторым образом — я только не знал, каким именно, — она стала причиной болезни отца, и я не намеревался обсуждать с ней состояние ее жертвы.

— Вас это не касается, — отрезал я, понимая, что выгляжу высокомерным болваном. — Все, что от вас требуется, — рассказать правду. Вы утверждаете, что между вами была связь. Мне нужно знать, действительно ли вы были близки с ним?