Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Жаворонков кивнул, соглашаясь.

— Понял. Тогда готовлю бумаги и вызываю его.

Жаворонков помялся и все таки решился спросить:

— Николай Герасимович… Извините, разрешите поинтересоваться, что вы сегодня такой мрачный?

— А у меня для тебя тоже сюрприз есть. Как говорится вспомни чё… он и появится! К нам едет новый командующий флотом, по совместительству он же начальник Политуправления всей РККА, только что помянутый тобой товарищ Смирнов. С проверкой… Грозится лично вычистить всех врагов народа из рядов флота…

Оба начальника помолчали, видимо обдумывая это событие.

— Ладно, по Хренову, давай действуй, — махнул рукой Кузнецов. — Добровольцы — значит добровольцы. Так глядишь наш Хренов и замылит глаза Смирнову, когда тот приедет… Может и обойдется…

Декабрь 1937 года. Аэродром Вторая речка, окраины города Владивостока.

Сам же Алексей Хренов, решив прогуляться и заодно осмотреть город, бодро вышагивал по Владивостоку и за пару часов добрался до аэродрома на Второй речке. Однако стоило ему добраться до командного пункта, как дежурный вежливо попросил его пройти к телефону. Там адъютант Жаворонкова радостно осчастливил его приказанием, срочно вернуться в штаб авиации флота!

Глава 7

Пердоньте, Хрено-бл***ть

Январь 1937 года. Штаб флота, бухта Залотой Рог, город Владивосток.

Свеженазначенный командующий флотом товарищ Смирнов стоял на трибуне Владивостокской крепости, облокотившись на сбитые из свежего леса перила и, поджав губы, мрачно смотрел на воды Амурского залива.

Ещё недавно он был начальником Политуправления всей РККА, а назначение командовать флотом, пусть и выделенным в отдельный наркомат, расценил не как повышение, а лишь как проявление недовольства вождя.

Путь сюда, на самый край владений Октября, занял две недели. Он планировал потратить неделю или даже чуть больше на поиск и выкорчёвывание врагов и шпионов среди красных командиров флота, но, честно говоря, опасался, что без его присутствия в Москве развернутся какие-нибудь подковёрные игры за внимание Самого… Приходилось торопиться!

Едва приехав, он сразу же замутил встречу с командным составом Тихоокеанского флота. В Доме флота, где пахло не то гарью от печек, не то морской сыростью, он выступил с резкой речью. Лицо у него было жёстким, губы поджаты, голос звенел, будто металл по наковальне:

— Партия этому народу уже столько пообещала! — рубил он словами воздух. — И хлеба, и заводов, и земли! И всё равно им мало! Всё так и норовят спереть! Навредить, изо всех своих вредительских сил стараются! Двурушники и кровопийцы! Не хотят лезть в светлое будущее!

Командиры подавленно молчали, неловко кашляли, глядели в стол, старательно кивали, словно каждое слово вбивалось прямо в извилины мозга.

И на второй день его визита были объявлены показательные учения флота.

Доски ещё пахли смолой, в щелях торчали гвозди, а на заднике трибуны кто-то успел прибить красное полотнище с золотыми буквами «Да здравствует могучий Тихоокеанский флот СССР!». Над трибуной вился на морозном ветру транспарант — «Сталин наш рулевой!».

Смирнов поправил папаху с алым верхом — переходить на флотскую форму он не стал, оставшись в своей, привычной шинели политработника — чуть наклонил голову и, как бы доброжелательно, но слегка снисходительно, покивал в ответ на приветствия собравшихся вокруг ответственных товарищей. Вид у него был спокойный, но глаза скользили внимательно и цепко по собравшимся командирам.

Полчаса назад, едва выйдя из штаба флота, он с каменным лицом ожидаемо объявил:

— Объявляю внезапную готовность флота к отражению буржуинского нападения! — громко произнёс глава всех флотов СССР, сверкая глазами и чеканя каждое слово.

Кузнецов вытянулся, козырнул, махнул рукой и сдержанно доложил:

— Есть, товарищ командующий. Разрешите доложить: флот начал учения по отражению внезапного нападения!

И словно в подтверждение его слов над бухтой тут же завыли сирены, матросы заметались по палубам, а ледокол «Красный Октябрь», пыхтя чёрным дымом из высоких труб, отвалил от причала, навалился на лёд, и бухта Золотой Рог задрожала от треска разламывающегося припая.

«Внезапная готовность к отражению буржуинского нападения» ожидалась вот уже второй день, с самого момента приезда главного флотского начальника.

По ночам портовые ледоколы регулярно взламывали лёд в бухте, поход до чистой воды старались держать открытым, все четыре боеготовых «Новика» стояли под якобы незаметными парами, в готовности моментально отвалить от причала, а дежурный по штабу регулярно и по несколько раз в день обзванивал задействованные в предстоящей «показухе» части.

За ледоколом эсминцы последовательно отдали швартовы и, выстроившись в кильватер, один за другим осторожно врезались в свежепробитую полосу чёрной воды, торжественно развернув орудия в сторону штаба флота. Весь этот караван выглядел так, будто флот действительно отправлялся навстречу невидимому врагу.

Смирнов посмотрел на хорошо отрепетированную работу моряков, удовлетворённо кивнул, и этот кивок уже сам по себе мог считаться знаком одобрения. Сев в поданную «эмку», он отбыл на трибуну крепости.

Вдалеке же, по белому, как стол, льду Золотого Рога, треща и грохоча, шёл ледокол «Красный Октябрь». Построенный ещё при свергнутом царе, пузатый и низкий, он вгрызался в лёд носом, тяжело наваливаясь, и оставлял за собой чёрную полосу воды с плавающими льдинами. Из труб валил густой дым, нос наползал на крошившийся лёд, корпус будто ворчал, отвечая на каждый удар. За ледоколом, строго в кильватерной колонне, двигались все четыре эсминца типа «Новик». Тоже построенные при ненавистном, давно свергнутом большевиками императоре. Со стороны крепости всё выглядело торжественно и даже грандиозно. Чёрная дорога, проложенная через белое поле залива, по которой двигался флот, была доказательством, что даже зима не в силах запереть советские корабли.

Январь 1938 года. Владивостокская крепость, Амурский залив.

Перед трибуной во льду замёрзшего Амурского залива начиналось действо, охарактеризованное Лёхой Хреновым, как «очковтирательство и показуха», хотя в документах было написано «проверка боеготовности частей флота». Мороз щипал лица, пар клубился над толпой, ушанки и папахи покрылись инеем, но взгляд всех был прикован вниз, к действию, разворачивающемуся на льду Амурского залива.

Напротив трибуны, в трёх-четырёх километрах от берега, возвышались целые ряды ледяных фигур. Их старательно покрасили в разные цвета: зелёные кубы должны были изображать танки, вытянутые серые громады — корабли, а кое-что напоминало то ли броневики, то ли фантазии скульпторов, вдохновлённых партсобранием. В любом случае «противник» стоял готовым к разгрому.

И тут с сопок разом грохнули береговые батареи. Звук ударил в уши так, что присутствующие вздрогнули, а у особо чувствительных даже на секунду потемнело в глазах. Эхо прокатилось по всему заливу, и в следующее мгновение воздух наполнился хлопаньем крыльев. Все городские пернатые, от сизых голубей до ворон, с криком взметнулись в небо. Одновременно, словно сговорившись, они устроили внезапную воздушную атаку. Под это неожиданное птичье бомбометание попали и ответственные товарищи на трибуне. Некоторые тихо выругались сквозь зубы, иные, сохраняя серьёзный вид, украдкой счищали свежее гуано с шинелей и шапок.

Товарищ Смирнов, напротив, осклабился во всю ширину лица, глядя, как на льду рвутся снаряды и с грохотом разваливаются нарисованные враги.

А затем для публики, чеканя шаг по снежному плацу, торжественным маршем прошли роты моряков — чёрные бушлаты, белый иней на шапках, винтовки на плечах, сверкающие в морозном солнце внушали веру в непобедимость Красного флота.