Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Над бухтой с торжественным рокотом появились двенадцать новейших бомбардировщиков ДБ-3. Они шли плотным строем, ровно, блестя белым камуфляжем. Сверху их прикрывала группа бипланов-истребителей.

На небольшом удалении от трибуны пара истребителей отделилась, зажгла красные дымовые шашки и исполнила перед собравшимися каскад фигур высшего пилотажа. Перевороты, петли и виражи сменяли друг друга непрерывной чередой. Красные струи дыма прорезали небо над бухтой, и даже самые серьёзные начальники невольно заулыбались.

Из-за серых сопок, будто вынырнув из зимнего марева, показалась эскадрилья стремительных машин. Двенадцать СБ шли плотным строем, моторы гудели единым басом, от которого у зрителей задрожало в груди. Побелённые крылья с алыми звёздами блеснули на солнце, и строй проскользнул над бухтой, словно гигантский косяк снежных птиц. На дальнем краю бомболюки разом раскрылись, и вниз посыпались десятки бомбочек, превращая «ледяного врага» в кашу. Покрашенные танки и корабли с грохотом капитулировали, словно картонные декорации, облитые кипятком. Буржуазные эскадры и фашистские армады позорно разваливались без боя. Самолёты неторопливо и красиво развернулись, будто на параде, словно одним своим видом намекали зрителям, что враг повержен и угроза Стране Советов ликвидирована.

Январь 1938 года. Владивостокская крепость, Амурский залив.

После бомбометания, когда ледяные фигуры на заливе были разнесены в крошево и над водой ещё висели клочья дыма, товарища командующего пригласили в крепостную столовую. Новый хозяин флота с важным видом заявил, что желает лично оценить серьёзность организации питания краснофлотцев.

И тут будто по волшебству на столах появилась нарезка из трёх сортов рыбы — жирная кета с розовыми волокнами, янтарная сёмга и бледно-золотой осётр. За ней сразу последовали блюда с красной икрой, насыпанной щедрыми холмами в фарфоровые розетки, и словно для полноты картины подали огромного камчатского краба. Рядом на серебристых блюдах застыли ломтики холодца из налима, тонкие рулеты из угря и копчёная корюшка, которая пахла весной и дымом.

Девушки-подавальщицы — молодые, нарядные, в ярких платьях и крахмальных передниках, и на фоне суровой крепости они смотрелись прямо из сказки.

Самая бойкая из них, смуглая и румяная, поставила перед командующим блюдо с крабовыми клешнями и, встретившись с ним взглядом, вдруг зарделась, но глаз не опустила. Напротив — чуть склонила голову набок, прищурилась и едва заметно состроила глазки.

В следующее мгновение её подол мягко зашуршал о скамью, а ладонь командующего, как бы случайно, легла на её крепкий, упругий зад. Девушка не отстранилась — только плечи дрогнули, а щёки запылали ещё ярче.

— Экий вы шалун, — выдохнула она почти неслышно.

А когда к столу поднесли пузатую бутылку грузинского коньяка и всем налили «боевые сто грамм», Смирнов, уже не таясь, осклабился во всю ширину лица и поднял рюмку.

— Да, товарищи, вижу процесс питания воинов-краснофлотцев поставлен исключительно ответственно!

Никто, разумеется, не осмелился уточнить, что обычный краснофлотец в этот день пообедал прекрасной перловкой с килькой.

Январь 1938 года. Уссурийский залив.

После обеда товарищи высшие командиры, укутанные в меха и шинели, уселись в поданные аэросани. Моторы взвыли, винты закрутили снежную пыль, и машины, подпрыгивая на неровностях, с ветерком рванулись по льду. Двадцать километров пути, что караван, ведомый «Красным Октябрём», преодолевал с утра, аэросани пролетели по заранее расчищенной дороге за какие-то полчаса — словно насмешливо показав разницу между скоростью техники.

Командующих с группой сопровождения разместили на мостике флагманского эсминца «Сталин».

Казалось, сама погода решила подыграть морякам. Свинцовые тучи рассеялись, и тяжёлый, серый залив преобразился. Лёд блестел голубыми переливами, море разгладилось до лёгкой ряби, и солнце, яркое и приветливое, словно тоже участвовало в манёврах. Оно заливало светом корабли, флаги и лица людей, превращая суровый поход в торжественный парад.

Дореволюционные «Новики» ловко перестроились в кильватерную колонну и продемонстрировали слитное отражение агрессии. Щеголяющие ещё царской клёпкой корабли с тёмно-серыми корпусами, сверкая на редком январском солнце, размеренно двинулись в колонне и слитно дали три залпа. Грохот ударил по заливу, клубы дыма потянулись над морем. Снаряды усвистали куда-то за горизонт, а на мостике инстинктивно пригнулись. Глава всех морских сил Союза, однако, только кивнул, словно подтверждая: «Да, неплохо, неплохо…».

Из-за мыса медленно показался сторожевик, таща на длинном буксирном тросе пароход-дедушку. С виду пароход был метров восемьдесят длиной — старый, ещё дореволюционный «Какаси-Мару», в годы Гражданской войны таскал японские войска во Владивосток, затем пароход застрял во льду, а после отступления интервентов трофей достался нарождающейся советской власти.

На боку старого «дедушки»-парохода, где свежая чёрная краска пошла гламурными разводами по ржавчине, белой известкой намалевали ещё один лозунг. Видимо, идея шла от флотских комиссаров и изначально планировалось широко лизнуть товарища Смирнова в его политический зад:

«СЛАВА Политуправлению РККА!»

Но свежая краска быстро облезла на швах, и некоторые буквы осыпались почти до основания. С трибуны, к ужасу моряков, надпись читалась как:

«СЛАВ… Полит… КаКА!».

Буквы плясали и кривились — столь ответственное дело явно нагрузили на призывников этого года вместо отдыха и сна. Где-то кисточка художника, хотя ему больше подошло бы слово «мазила», соскальзывала, и буквы расползались кто куда. Моряки на мостике «Сталина» едва заметно дёрнули уголками ртов, но сделали вид, что внимательно смотрят на море.

Пароход покорно полз на буксире, словно смирившись со своей ролью в предстоящем действии.

Следом в спектакле вылетела прятавшаяся в бухте Наездник у Аскольда бригада торпедных катеров. Низкие, стремительные, они понеслись, оставляя за собой белые борозды на тёмном море. Торпедные катера вышли красивым клином, потом резко развернулись и буквально бросились на колонну эсминцев, имитируя атаку. Эсминцы дружно отвечали холостыми выстрелами, катера разошлись в стороны, взметая фонтаны пены. Картина была исключительно зрелищной, публика на мостике зашевелилась и захлопала, но Смирнов снова лишь слегка склонил голову и продолжал снисходительно кивать, как учитель на школьном спектакле.

Кульминация праздника наступала.

Из-за сопок появился одинокий самолёт, покрашенный в зимний белый камуфляж. Он сделал широкий круг, вышел прямо перед эсминцем и, встав на крыло, отчётливо показывал подвешенные под брюхом четыре массивные бомбы.

Видимо, в планах моряков было оттянуть «дедушку» на милю от головного эсминца с командованием на мостике, но то ли обед продлился дольше запланированного, то ли ещё по какой-то причине синхронизация действия всё-таки пострадала.

За это время сторожевик вытянул мишень — «дедушку», «СЛАВного… Полит… КаКу!» всего-то кабельтовых на триот эсминца и попытался развернуть его под нужным углом.

Кузнецов наклонился к Смирнову и, перекрикивая нарастающий грохот мотора, прокричал:

— Сейчас будет продемонстрирован новейший метод борьбы с кораблями противника — топ-мачтовое бомбометание. Цель — японский пароход «Какаси-Мару».

Самолёт сделал широкий круг, снизился и зашёл поперёк курса парохода, почти касаясь водой винтами. Метров за триста до цели он разом сбросил весь боезапас.

Четыре серые туши ударились о воду, подскочили и пошли прыгать над водой, словно камни, пущенные мальчишкой по морю. Люди на мостике затаили дыхание. Время будто застыло. И через несколько секунд случилось то, ради чего, собственно, и затевалась вся эта «репетиция войны».