Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей
Берия усмехнулся и с досадой стукнул мундштуком о край пепельницы. Папироса задрожала в пальцах.
— Мудаки… — выдохнул он вместе с облаком дыма. — Какие же мудаки… С кем я работаю!
Он помолчал, потом тихо продолжил:
— А может, и наоборот, очень вовремя. Хороший повод. Поменять этого… Маза… фака… швили…
Пауза. Он повернулся к Гоглидзе:
— Отправь этого… мазашвили в Тбилиси. В распоряжение ЦэКа. Скажем — для консультации.
Берия встал, потянулся и продолжил:
— И срочно вызови Саджая из Кутаиси. Он всё плакался мне, что хочет к морю. Вот пусть теперь сидит тут и смотрит на него из окна кабинета первого секретаря. Если, конечно, не обосрётся при виде лётчика в трусах и с пистолетом. Давай, распорядись подать мой «Паккард», поедем с этим лётчиком знакомиться, мне только с Ворошиловым и с этим… комиссаром… Смирновым из Политуправления, его заодно и на флот вроде хотят поставить, не хватало ещё ссорится по пустякам.
Начало д екабр я 1937 года. Эсминец «Незаможник», порт Батуми, Грузинская ССР.
Лёха, роясь в своём чемоданчике, выудил три чернильные авторучки — трофеи испанской кампании. Чешские «Centropen 502» с прозрачным баллончиком для чернил и поршнем для заправки, купленные в самый заключительный день «шопинга» в Картахене с изрядной переплатой, воспринимались в стране победившего социализма как посланцы с планеты Тау Кита. Немного смутившись, он протянул их командиру эсминца, комиссару и начальнику порта.
— Берите, товарищи. Это сувениры из Картахены, — сказал он, избегая пафоса. — Республиканцы передавали, мол, пусть советские товарищи о победах пишут.
Командиры переглянулись, заёрзали и замахали руками:
— Да ты что, Алексей, мы ж не за этим… Зачем, не нужно…
Комиссар же, сжав губы, взял ручку первым. Повертел в руках, разглядывая клеймо, затем осторожно заправил и написал несколько строк на обороте какой-то инструкции. Его брови поползли вверх. Он написал длинный лозунг ещё раз. И ещё раз.
— Чёр… Ерунда какая то. — пробормотал он. — А ведь и правда… Как будто с нашего «Прогресса» скопировали, хотя без латунного корпуса и без позолоты, красоты не хватает, конечно.
Командир эсминца, не выдержав, захватил вторую ручку. Вывел какие-то координаты с непривычной аккуратностью, будто составлял важное донесение в штаб флота.
— Ну ты глянь… Как по маслу!
Начальник порта, обычно угрюмый, крякнул и поставил размашистый росчерк на той же многострадальной инструкции по противопожарной безопастности.
— И клякс нет… — удивлённо констатировал он. — Все таки не чета нашим «Прогрессам»… Э… Согласен с определением. Жалкая подделка, в общем!
Комиссар уже строчил что-то в блокнот, забыв про бдительность. Лёха, довольный, наблюдал, как три солидных мужчины впали в детский восторг.
— Будто и не тридцать седьмой на дворе. — подумал Лёха.
— Вот, казалось бы, ерунда… — начальник порта покачал головой, улыбаясь, пряча ручку во внутренний карман.
Комиссар лишь многозначительно подмигнул Лёхе, зажимая драгоценный «трофей» в кулаке, не сомневаясь, что этот маленький подарок от испанских товарищей теперь вне политики. Просто хорошая вещь. Как и всё настоящее.
Начало декабр я 1937 года. Эсминец «Незаможник», порт Батуми, Грузинская ССР.
— Ну прямо традиция нездоровая вырисовывается! — выругался наш герой пытаясь открыть глаза.
Утром на корабле начался форменный шухер. Эсминец, по какому-то странному стечению обстоятельств, которое именовалось Лёха Хренов, оказался на пути визита самого Первого секретаря ЦК ВКП(б) Грузии. Лаврентий Павлович Берия, внезапно решив проинспектировать готовность флота, в чём ранее замечен не был, вылез из сверкающего белого «Паккарда», с хромированными накладками и сиденьями под тканевыми чехлами. Осмотрев гавань тяжёлым взглядом, он не торопясь направился к трапу стоящего у причала корабля, сопровождаемый свитой в штатском и военными деятелями в хрустящих кителях.
Следом за ним с другого грузовика начали сгружать подарки от грузинских трудящихся: деревянные ящики с мандаринами, ароматные связки сушёных фруктов, корзины винограда, а где-то под брезентом, судя по вскользь проскользнувшему «не пролей», было спрятано явно что-то бодрящее.
Командир, несколько шокированный столь неожиданным проявлением гостеприимства и ещё не понимая, как так получилось, что его эсминец стал флагманом визита, открыл рот, чтобы скомандовать построение личному составу, и выдавить что-то уставное и бодрое пыхтящему по трапу на борт пусть и не прямому, но очень важному политическому начальству…
Первый секретарь ЦК ВКП(б) Грузии, пыхтя и не скрывая своего раздражения от жары, крутизны трапа и всеобщего трындеца, неожиданно для всех бодро взлетел по трапу на борт эсминца. Радостно пожал руки командованию эсминца, прошёлся вдоль враз замершего строя краснофлотцев, которые экстренно выстроились за минуту до прибытия партийного лидера братской мандариновой республики и с тех пор дышали по очереди и боялись испортить воздух. Некоторым он энергично пожал руки — как то выборочно, видимо строго в соответствии со внутренним компасом.
Затем, слегка откашлявшись, пламенно толкнул краткую речь. Минут на тридцать. Про единство партии и народа, про боевое братство с Армией, и уж особенно — с Флотом. Сделал акцент на готовность грузинского народа и советского флота к отражению любой буржуинской агрессии, упомянул трудящиеся массы и героическую молодежь, и, между строк, подчеркнул необходимость бдительности и дисциплины и под конец рассказал про любовь… к Родине.
После этого товарищ Берия прошёлся по палубе не самого свежего эсминца — типа «Новик», достроенного аж в 1923 году из почти готового корпуса от 1917 года. Уединившись в рубке с командованием, он принял поданный вестовым чай, отпил, посмотрел поверх очков и негромко спросил:
— А где же наш герой, военно-морской лётчик из Испании? Что то я его не вижу.
Командир замер. Комиссар нервно дёрнул шеей во внезапно ставшим тесным воротничке. А лишь старпом корабля, вечный старший лейтенант, не задумываясь ляпнул:
— На нижней палубе, в изоляторе для больных под караулом сидит. Надёжно изолирован от общества до новых распоряжений.
— Что же вы его под арестом держите? Такого героя.
Он постучал ложечкой по стакану.
— Давайте его сюда. На праздник нашей пролетарской жизни. Под мою ответственность…
Минут через десять Лёха, выслушав с серьёзным лицом лекцию о недопустимости халатного обращения с наградным оружием, подчёркнуто кивнул в нужных местах, заверил, что никаких недоразумений с пришедшими на зов краснофлотского караула чекистами не было и не могло быть, и получив от старпома и предъявив на всеобщее обозрение «Браунинг Ворошилова» — с латунной табличкой, смазанный, в уставной кобуре, — был великодушным кивком первого секретаря освобождён от всех разбирательств и дисциплинарных перспектив.
— Я вот тут слышал, вы исключительно хорошо в преферанс считать умеете, товарищ лётчик. Не продемонстрируете ли ваше мастерство? — с хитрым прищуром улыбнулся Берия, поглядывая на капитана эсминца и начальника порта, словно заранее догадываясь, чем дело кончится.
Спустя три часа карты были убраны, чашки опустели, пепельницы переполнились окурками, и итог был наконец то подведён: Лёха оказался в плюсе на двадцать шесть, Берия — плюсе двадцать четыре. Командир эсминца и начальник порта, суммарно, — на столько же в минусе.
— Подумайте на досуге о продолжении службы в нашей структуре, — негромко сказал Берия, пожимая Лёхе руку на прощание.
— Спасибо огромное за доверие, товарищ первый секретарь! Неприменно изучу авиационные части морской пограничной службы НКВД! — громко отрапортовал Лёха и пожал протянутую ему руку, с чувством, а про себя добавил: свят-свят-свят…
Через день, после перехода почти через всё Чёрное море, эсминец, словно ленивый зверь, вполз в родную гавань Севастополя. Южная бухта, затянутый сизым морским дымом, встречала корабль тишиной и солоноватым ветром. Ни оркестра, ни встречающих с флагами, только портовые кранцы и ржавые цепи. Чайки привычно орали над угольным складом, и где-то вдалеке стучал молот — мирная и трудовая музыка флота. Эсминец, отработав машиной на задний ход, мягко приткнулся кормой к причалу. Команда без лишнего шума начала швартовку.
