Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Как ни странно к вечеру же Лёха сидел один в купе скорого поезда Севастополь — Москва. Поезд начал неспешно набирать ход, заскрипели сцепки, поползли фонари перрона. В окне вагона медленно проплыл перон станции, полосатые будки, столбы и дежурные в шинелях. Мир за стеклом растворялся в дымке.

Лёха зевнул, с наслаждением потянулся и подумал, прикрыв глаза:

— Ну что, Хренов… пока жив. А в Москве — кто знает… может, снова завертится.

Он улыбнулся краешком губ, стряхнул пепел в подстаканник, поставил локоть на подоконник и, не замечая, как поезд увозит его в ночь, всё ещё вслушивался — то ли в мерный перестук колёс, то ли в собственные мысли. За окном редкие огни станций и чёрные силуэты деревень тянулись мимо, будто и не менялись с самого начала пути.

Дверь его шикарного двухместного купе, за которое пришлось доплатить в кассе, мягко откатилась в сторону, и в проёме показалось очень симпатичное женское лицо под шляпкой с вуалью. Низкий, чуть хрипловатый грудной голос сказал:

— Ну надо же! Как я вовремя успела!

Мадам решительно протиснулась внутрь. Купе было узкое, но уютное: два широких дивана напротив друг друга, обитые тёмно-бордовым плюшем, столик у окна с кружевной салфеткой и парой стаканов в металлических подстаканниках, в углу — латунные крючки для одежды, а на стенах — панели из светлого лакированного дерева. С одной стороны — полка с сеткой для багажа, с другой — тяжёлые зелёные шторы, слегка колышущиеся от движения.

Поезд вдруг дёрнулся, и гостью, потерявшую равновесие, буквально швырнуло на Лёху. Он успел лишь чуть откинуться, но мадам уже рухнула на него, впечатав в диван всем своим мягким, тёплым и весьма объёмным очарованием. Лёха из‑под вуали увидел совсем близко — слишком близко — шальные, смеющиеся глаза и рот с яркой, как спелая вишня, помадой.

— Какой симпатичный мальчик! — выдохнула незнакомка, обдавая его дыханием с лёгким ароматом дорогого табака и сладкого ликёра.

Глава 2

Двенадцать подвигов капитана Хренова

Декабрь 1937 года. Поезд Севастополь — Москва.

Мадам оказалась Еленой Станиславовной, обладательницей многообещающей фигуры, ещё более многообещающего лица, интересных глаз, никак не менее четвёртого размера и совсем уж интригующего характера. Не говоря уже о шикарных волосах, собранных в затейливую композицию на затылке.

Надо сказать, что Лёха уже успел свыкнуться с фигурами современниц — то есть женщин из этого времени. Поначалу они казались ему несколько приземистыми, тяжеловесными, что ли… Может, сказывалась разница в питании, а может, за девяносто лет генотип россиянок в будущем и правда заметно улучшился. Но, обтесавшись и привыкнув к здешним реалиям, он с лёгким изумлением обнаружил, что нынешние дамы ему, в общем-то, очень даже нравятся. В определённых ракурсах. И позициях.

В памяти всплыло, как он однажды отмотал двухмесячную командировку в Японию. Уже к концу второй недели местные японочки, поначалу казавшиеся сплошь страшненькими — с кривоватыми ножками, похожими на цифру восемь, коленями, сходящимися внутрь, и косолапой походкой, да ещё и с не самыми идеальными зубами — начали казаться очень даже ничего. Особенно если смотреть на них под определённым углом и в нужной обстановке… Фигуры японок Лёха, в те времена ещё холостой и активный, любил оценивать весьма определённым образом, в коленно-ло…

Воспоминания резко перескочили на одну софтверную конференцию, опять же в его будущем. Коллеги из Америки представляли новую программную разработку — софтовый пакет под названием «RAKOM». У Лёхи это название вызвало приступ тихой истерики. Сидящие рядом серьёзные и воспитанные америкосы с бритишами недоумевали, что же смешного, пока он им не перевёл.

— По-русски, господа, «RAKOM» — это просто «Doggy-style», — шепнул он, и, похоже, этим запустил цепную реакцию.

Волна шёпота, ухмылок и приглушённых смешков покатилась по рядам, а через пять минут весь зал уже рыдал, когда докладчик с абсолютно серьёзной миной произносил:

— RAKOM позволяет вам… — и дальше последовала длинная, глубоко двусмысленная фраза про «контролировать движение и осуществлять произвольную манипуляцию объектом».

Всё это мгновенно проскочило в голове изрядно изголодавшегося лётчика, который сейчас с удовольствием разглядывал аккуратный, аппетитно выпуклый зад Елены Станиславовны, маячивший в тридцати сантиметрах перед его глазами. Та стояла к нему кормой, нагнувшись над своим чемоданом, и тонкая юбка плотно обтягивала интереснейшие формы, а кружевные панталончики очень даже заметно просвечивали сквозь ткань, словно издеваясь над самоконтролем геройского лётчика, буквально требуя — давай, хрена ли ты мнёшься, не тупи!

— А как у них с кухней? — продолжала она, развернувшись и будто ничего не заметив. — Я слышала, у испанцев есть что-то вроде нашей ухи, только с… как вы это называете… с ракушками и другими разными… морскими животными?

— Паэлья, — ответил он, и сам не понял, почему сказал это тихо, почти шёпотом.

Далее выяснилось, что разнесчастная Елена Станиславовна… — Лёша! Просто Елена — супруга одного весьма видного партийного товарища из одесского обкома, который в данный момент, по её словам, «погряз в совещаниях», «ездит исключительно по службе» и «развёл целый секретариат». Сама же она «по воле судьбы» отправилась в Крым на курорт, где, как выяснилось, в санатории совершенно не было мужчин!

— Представляете, — с изрядной досадой рассказывала она, поправляя локон, — одни дамы! Иные бедняжки уезжают из Крыма совершенно не отдохнувшими…

Теперь же, закончив все положенные оздоровительные процедуры, она спешила в столицу — «по известным делам». Билетов, разумеется, уже «и близко не было», но администраторы железной дороги нашли для неё единственно возможный вариант — место в купе с флотским лётчиком.

— Впрочем, — добавила она с едва заметной улыбкой, — у них там, на дороге, свои приоритеты.

И, судя по её тону, она была вовсе не против того, как эти их приоритеты сработали на этот раз.

Она тихо рассмеялась, снова дунула вверх, поправить чёлку, но из-под неё на него всё равно смотрели глаза с тем самым блеском, который опытный человек узнаёт сразу. Лёха поймал себя на мысли, что разговор всё больше превращается в танец — шаг вперёд, полшага в сторону, лёгкое касание…

Проводник, принесший кипяток, не удержался от того, чтобы не задержаться у двери — сцена в купе была уж слишком живописной и при этом на редкость целомудренной. Лёха и мадам, надувшись, сидели друг напротив друга, степенно пили чай, будто изображали картинку из советского плаката Наркомата путей сообщения про культурных пассажиров.

На вопрос проводника о дорогах в Испании Лёха с приколами рассказал свою эпопею с железнодорожным сообщением Лерида — Барселона. Проводник вскинул брови и с негодованием заявил:

— Безобразие! Разве так делают революцию! У нас, между прочим, поезда ходят так, что часы сверять можно! Опаздывающих уже всех просто расстреляли! — осуждающе покачал головой и исчез за дверью, плотно притворив её, оставив купе в мягком полумраке лампы и в звуках мерного стука колёс.

Лёха передал вазочку с сахаром и поставил её перед соседкой, рядом с подстаканником, и тут её пальцы на миг коснулись его руки. Движение — невинное, но вполне достаточно, чтобы кровь молодого человека прилила к вискам.

Сама же Ленка, как окрестил её Лёха, с огромным любопытством расспрашивала его про Испанию: про кухню, про города, про то, чем дышат улицы Мадрида и как пахнет утренний воздух над аэродромом. Лёха отвечал не спеша, стараясь держаться в рамках приличий, но мадам имела редкое умение задавать вопросы так, что, отвечая, начинал говорить больше, чем хотел.

— А у них, в Испании, — она слегка подалась вперёд, облизав губы и положив декольте на столик, — женщины… ну… как сказать… горячие? — и, прищурившись, улыбнулась так, что у Лёхи на миг пересохло в горле.