Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

— Илья, — тихо сказал Хренов, — я тебе про причины всей этой вакханалии сказать ничего не могу. Я не товарищ Сталин.

— Думаю, что и в тридцать восьмом это ещё отольётся армии и флоту по полной. К тридцать девятому немного утихнет. Сейчас многих молодых командиров поднимут сразу через одно, через два звания… поставят на дивизии и корпуса… и многие не справятся.

— И опять начнут искать виноватых? — мрачно уточнил Илья.

Лёха просто пожал плечами, мол, сам понимаешь.

Они продолжили молча идти, снег монотонно скрипел под ногами. Взгляд Старинова блуждал где-то в стороне, как будто он пытался в уме сложить разломанный пазл.

— Я не понимаю, — сказал он наконец, — мои знакомые, мои товарищи… они не могли стать предателями.

Илья… он искренне верил в гений товарища Сталина. И верил, что его знакомые и друзья не могли быть предателями. И при этом не мог совместить несовместимое — как при всей своей верности они всё равно оказывались в подвалах НКВД.

Старинов помолчал, потом коротко кивнул, но в этом кивке Лёха увидел не согласие, а упрямое нежелание принимать действительность.

— Пошли! Аня ждёт! — впервые улыбнулся Илья.

— Пошли! Будущий дедушка советского спецназа! — согласился Лёха.

Декабрь 1937 года. Кремль, город Москва.

Меньше всего из всей московской суматохи на Лёху произвела впечатление сама процедура вручения орденов и торжественной грамоты Героя. Сидя в душном зале Верховного Совета, он успел прекрасно вздремнуть во время официальной церемонии. Престарелый всесоюзный дедушка, товарищ Калинин, нацепив очки и представленный собранию как председатель Президиума Верховного Совета, с выражением вселенской важности долго и нудно зачитывал что-то по бумажке, иногда сбиваясь на фамилиях.

Лёха, спасаясь от сна, занялся любимым развлечением — начал считать, сколько раз дедушка похвалит солнцеликого товарища Сталина. На тринадцатом упоминании он отвлёкся на шикарный молодой зад, плотно обтянутый форменной юбкой, сидящей по диагонали от него. Видимо, неудобный стул или ещё какие-то причины заставляли обладательницу крепкого тыла время от времени ёрзать, и в один момент, кажется, мелькнул край пояса от чулок. Или не мелькнул — уже неважно. Мозг молодого и пока одинокого мужского организма решил, что мелькнул, и именно для него, и тут же начал рисовать несанкционированные фантазии, без малейшего уважения к «мировому коммунизму».

Когда, наконец, дело дошло до награждения, выстроенных в ряд героев — начищенных, отглаженных и боящихся громко вздохнуть — вызывали по одному, вручали коробочки с орденами и свитки грамот. Потом долго и нудно трясли руки, щурясь на вспышки фотоаппаратов. Всё это походило скорее на скучную школьную линейку, чем на чествование героев.

Единственное, что хоть как-то спасло этот пафосный спектакль, — прекрасный фуршет, хотя, по мнению Лёхи, гастрономически он прилично проигрывал батумскому. Лёха, помня свой грузинский вояж, держался скромно — то есть отточенными движениями молниеносно отправлял в рот наиболее интересные продуктовые экспонаты, в основном выбирая изделия с чёрной икрой. Закуски шустро пикировали прямо в его рот с точностью хорошего штурмовика, бокал в руке был уверенно зажат, а взгляд периодически сканировал перспективу — то ли приступить к уничтожению содержимого соседнего стола, то ли глянуть, кто это там у десертов такая красивая в тёмно-синем платье.

Скучнейшее мероприятие всё-таки имело свой смысл — он как следует наелся.

И уже на выходе его отловил сухощавый полковник в тщательно отутюженном кителе с малиновыми петлицами стрелковых войск и поблескивающим орденом Ленина на груди. Его взгляд на секунду по очереди задержался на всех трёх орденах Лёхи, затем скользнул по лицам окружающих, будто проверяя, не обратил ли кто внимания на эту беседу.

— Товарищ капитан, можно вас на минуту. Хренов, Алексей Максимович, правильно понимаю? — голос у него был ровный, без эмоций. — Командование просит вас задержаться ненадолго.

Он чуть кивнул в сторону бокового коридора. Его сапоги, начищенные до зеркального блеска, мягко проскрипели по паркету, когда он сделал шаг в сторону, пропуская Лёху вперёд…

Глава 3

Такой вот шоу-бизнес!

31 декабря 1937 года. Центральный Дом Красной Армии, город Москва.

Надев отутюженную сверкающую парадную форму капитана морской авиации со всеми своими тремя орденами, наш орёл кружил в танце совершенно счастливую Наденьку в холле Центрального Дома Красной Армии и не мог оторваться от её заливистого смеха, от улыбки, открывающей жемчужные зубки, от рыжих кудрей, разлетавшихся при каждом повороте, и от блестящих в свете софитов глаз, в которых сияло то ли веселье, то ли лукавство. Платье её — светло-голубое, с белым воротничком — взлетало в такт шагам, а сама она была как искра, как персик, как трофей, выданный лично ему за доблесть.

Надо признать, что в перерыве между танцами он уже заманил трофей в комнатку за сценой — вроде бы чтобы что-то показать. И, пользуясь полной темнотой и хохотом в зале за дверью, ловко усадил её на старое пианино и успел воспользоваться наивностью девушки. Аж два раза. Хотя не совсем понятно, кто там кем воспользовался… Наденька с лёгкостью и энтузиазмом приняла участие в самом что ни на есть развлекательном действии — скорее даже наоборот, возглавила творящееся безобразие, будто очень давно ждала этого. Только шепнула перед самым первым поцелуем:

— Лёша, ты кого хочешь первым? Мальчика или девочку? — заставив нашего героя судорожно задуматься и обломав ему не менее половины кайфа.

— Товарищ Дюрекс, выручай! Вся надежда на тебя! — успел подумать Лёха. — Вот закончится испанская заначка и что, переходить на многоразовые «мужские гигиенические резиновые чехлы»… Его аж передернуло от воспоминаний об увиденных «чехлах» в аптеке.

Десятком минут позднее, приводя свой лапсердак в надлежащий вид, он вспомнил, что вроде как новомодный Баковский завод резино-технических изделий уже построен с помощью американцев и даже начал выпускать…

Неизвестное широкой публике Изделие №1 — то есть противогазы!!!

А известное Изделие №2 — презервативы, которые стали народным символом эпохи в памяти его первой жизни, пошли в плане завода по остаточному принципу! Вроде как они уже как выпускаются, но в аптеках их нет — жуткий дефицит! Как и многое в Союзе.

А наша красавица исчезла обратно — к свету, к музыке, к смеющимся подругам, оставив Лёху с бешено колотящимся сердцем и сладким ощущением, что он только что выиграл приз, о котором никто не знает.

На выходе он столкнулся с парочкой — капитан в форме ВВС, высокий, гладко выбритый, с тем самым лёгким налётом самодовольства, и заливисто смеющаяся, очень даже интересная шатенка под руку с ним. Лётчик, скользнув взглядом по Лёхе и его кителю, ухмыльнулся:

— О как! Моряки-то время зря не теряют! Маша! Вперед! — уверенно скомандовал лётчик, исчезая в проёме той самой двери.

А буквально несколькими днями ранее…

Декабрь 1937 года. Политуправление РККА , город Москва.

«Эмка», вздрогнув на брусчатке, вынырнула из Кремля через Боровицкие ворота, миновала охрану и, к Лёхиной несказанной радости, не повернула к зданию НКВД на Дзержинской площади, а нырнула на Воздвиженку и, поскрипывая рессорами, потащилась на своих героических сорока километрах в час в сторону Арбата. Сидящий рядом полковник едва слышно хмыкнул и улыбнулся уголками глаз, заметив, как Лёха повеселел от такого изменения курса.

Москва качалась и проплывала мимо стекла — кремлёвская кирпичная ночь, редкие милиционеры на постах, жёлтый свет фонарей, дрожащий на наледи тротуаров. За стеклом тянулся зябкий декабрь, мелькнул вестибюль станции метро Арбатская, и «эмка», не меняя темпа, нырнула во двор комплекса Политуправления РККА на Знаменке.