Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки (СИ) - Хренов Алексей

Он сделал вид, что занят стаканом с подстаканником, выигрывая пару секунд, и отшутился:

— Там жара, Елена Станиславовна, так что они все горячие. Даже старушки пылают.

Она согласно кивнула, отпила глоток чая, облизала губы и словно между прочим заметила:

— Просто Елена. Знаете, Алексей, мне кажется, нам будет исключительно интересно провести эту ночь в дороге. А сувениры у вас есть какие-то, особенные, из Испании? Не покажете?

Лёха хмыкнул, решившись, сунул руку в боковой карман своего потерявшего форму кожаного саквояжа и извлёк оттуда длинную, узкую картонную коробочку в кремово-золотой обёртке. На крышке красовалась надпись, которую любой современный читатель из XXI века моментально бы узнал: чёткие контрастные чёрные буквы «Durex», а ниже — London Rubber Company.

— Вот смотрите, Леночка, — растягивая гласные, произнёс наш ловелас, вертя пачку на ладони, — вот это у них называется «достижения цивилизации».

Надпись на английском аккуратным шрифтом предупреждала об «особой надёжности» и «полном комфорте».

Ленка приподняла свою выдающуюся попку с дивана, подалась вперёд, аккуратно взяла в лапки коробочку, словно великую ценность. Пальцы с вишнёво-красным маникюром ловко скользнули по гладкому картону, и она прочитала название по слогам, будто пробуя его вкус на своём языке:

— Ду-рекс…

Прижав находку к своей немаленькой груди, она наклонилась к Лёхе так, что вырез платья уже совсем перестал что-либо скрывать. Ярко-вишнёвые губки дрогнули, и в полутьме купе её голос зазвучал ещё тише, почти шёпотом:

— Алексей… — она сделала короткую паузу, её губы замерли в паре сантиметров от его, и, глядя ему прямо в глаза, произнесла: — А вы уверены… что двенадцати штук нам хватит на двое суток до Москвы?

Поезд качнуло, за окном тьма слилась в сплошную ленту, а в купе стало как-то особенно тесно. Софтваре из будущего «RAKOM» тут же приступил к немедленной инсталляции.

К утру Лёха посмотрел на Ленку, получившую полный пакет обновлений, включая весь расширенный функционал и улучшенный интерфейс, и теперь в изнеможении свернувшуюся клубочком и счастливо сопящую на соседнем диване. Он, хмыкнув, пошутил сам над собой:

— Попытка ограничиться демо-версией полностью провалилась, случайно активировалась подписка, вшитая в ядро.

И, глядя на мирно сопящего «пользователя», он поржал — патчи встали без ошибок, все двенадцать раз подряд.

Декабрь 1937 года. Народный Комиссариат Обороны,Хамовническая набережная, город Москва.

Лёха, нагруженный очередной бумажной повинностью, нёсся по извилистым коридорам Наркомата обороны, где стены дышали прокуренной казёнщиной, а лампы под потолком моргали ему, словно сочувствуя молодому организму.

И тут, вынырнув из-за очередного угла, он влетел в кого-то всем корпусом. Удар был такой, что оба субъекта, потеряв равновесие, дружно рухнули на натёртый паркет, сопровождая падение грохотом разлетающихся папок и коротким, но выразительным набором взаимной непечатной лексики.

— Илья⁈ — Лёха удивлённо уставился на товарища по падению, потирая шишку на лбу, будто его память пыталась синхронизироваться с реальностью.

Старинов изменился. Видимо, он не просто устал, а прямо как-то внутренне посерел, словно в нём кто-то выкрутил ручку яркости на минимум. И всё же, стоило ему поймать ошарашенный взгляд Лёхи, как он вдруг расплылся в улыбке, и в глазах мелькнуло что-то живое.

— Лёха! — сказал он с неподдельной теплотой и, по здешней московской традиции, полез целоваться.

Наш герой, внутренне давно окрестив этот обычай гомосятиной и имея богатый опыт уклонения от подобных форм проявления мужской дружбы, привычно отшагнул в сторону. Вместо этого он крепко ухватил Илью за руку и как следует потряс её, оглядев его с удовольствием.

— Ты как тут? — некоторое время они делились новостями в духе «а у нас, а у вас», пока Старинов хитро не заулыбался:

— Пошли со мной, с кем познакомлю!

Они углубились в ещё более узкие и, казалось, ещё более кривые коридоры Наркомата обороны. Старинов уверенно постучал в одну из дверей с табличкой, на которой выцветшими буквами значилось:

«4-й отдел Инженерного управления РККА».

Дождавшись глухого «Войдите», он затащил Лёху в небольшой кабинет и, чуть повернувшись боком, представил:

— Аркадий Фёдорович, разрешите представить вам моего друга по командировке — Алексей Максимович… — тут Старинов сделал театральную паузу — ХРЕНОВ! Уже капитан, как я посмотрю.

Потом, с особым смаком, повернулся к Лёхе и, хитро улыбаясь, произнёс:

— Алексей, это мой начальник, Аркадий Фёдорович… тоже ХРЕНОВ. Полковник.

В наступившей тишине два Хреновых — один в чёрной флотской шинели с пропеллером и якорем на петлицах, другой в аккуратном кителе с петлицами чёрного цвета и двумя скрещенными топорами — с лёгким охреневанием уставились друг на друга.

Декабрь 1937 года. Кремль, город Москва.

Разговор, начавшийся с падения в здании на Хамовнической набережной, продолжился на морозном ветру Москвы-реки конца декабря. На набережной ветер с реки врезался в лицо ледяными иглами. После испанской жары Лёха зябко передёрнул плечами, поправил ворот шинели, а Илья, не сбавляя шага, только глубже натянул шапку, словно это могло спасти от декабрьского мороза, и двинулся к спуску к реке.

Москва-река под ними была закована в лёд, белёсый и матовый, с тропинкой, протоптанной смельчаками, для которых мост — лишний крюк.

— Ты ж без жилья тут? В гостинице? — спросил Илья, шагая уверенно, как по асфальту. — Пойдём тогда ко мне, я на той стороне живу. По дороге и поговорим, чтобы Аню не нервировать.

Они сошли с набережной на лёд. Под сапогами хрустел наст, сквозь снег местами поблёскивала голубоватая корка. Где-то под ними, в глубине, глухо постанывала под давлением течения речная броня, но Илья шёл так спокойно, будто всю жизнь по льду маршировал.

На другом берегу Нескучный сад выглядел тёмным, почти чёрным силуэтом; редкие фонари выхватывали из мрака искривлённые ветви и сугробы. Они вошли под старые липы и каштаны, снег приглушил звуки города, оставив лишь скрип их сапог и редкие хлопья, что срывались с веток.

— Вот так и живём, — тихо сказал Илья, когда город остался за спиной. — Одни исчезают, другие делают вид, что ничего не происходит…

Лёха молчал, давая другу выговориться. В такой тишине и холоде слова звучали тяжелее, чем в любом кабинете.

Разговор с привычных «где был, что делал» быстро свернул в сторону, и у Ильи в голосе появился тот хрипловатый надлом, которого Лёха раньше за ним не замечал.

— Ты знаешь, Лёша, ты мне как брат, после всего в Испании, поэтому говорю, что думаю, — Илья говорил тихо, глядя куда-то вперёд. — Многих моих начальников, коллег… да что там — друзей, арестовали. Просто исчезли, телефоны не отвечают. Но как? Как так вышло, что люди, которым революция дала всё — хлеб, власть, смысл жизни — вдруг оказались «врагами народа»?

— Многих? — уточнил Лёха.

— Да, многих. А кто остался — боятся даже близко подходить. — Илья замялся. — В оппозиции не состояли, никуда не ездили… Стали замкнутыми, раздражительными.

— А что говорят?

— Говорят… — Старинов пожал плечами. — Следствие разберётся. Я после допроса в НКВД был второй раз у Ворошилова. Чекисты допытывались, зачем закладывали тайные партизанские базы в тридцати километрах от границы. А их закладывали по личному распоряжению Ворошилова! Он при мне звонил Ежову, оправдывался, в конце попросил меня не трогать, сами, мол, примем меры. Ещё говорят, что Сталин сам занимается кадрами.

Последнюю фразу он произнёс с уверенностью человека, для которого это звучит как «сам Господь распределяет судьбы».

Лёха смотрел на Илью с жалостью. Ему-то было проще. Он знал. Точнее, он знал результат. Знал, чем это всё кончится. Но даже в его будущем — при всём изобилии архивов, книг и документов — не было единой версии, объясняющей всё. Были десятки, сотни предположений. Историки, учёные и политики приводили разные объяснения, но не приходили к единому выводу.