Шрам времени - Алекс Крэйтон

а дальше за ними должны были прийти те, кто живёт по ту сторону. Так называемые “Верхние”. Они относятся к людям как к шуму, — как к скрежету в старом механизме, какой годится только в пищу или, как кокон для вынашивания будущего потомства. Эти существа кажется жили всегда и они древнее, чем вся наша вселенная. Наша Земля нарезана словно дольки апельсина и каждая такая “долька" — это мир со своей вселенной и законами. В одних могут жить люди подобные нам, а в других такие монстры. Между собой они скрыты плотной тканью времени и лишь мощный электромагнитный диссонанс может проделать дыру в этой ткани. Я видела, как этот город погибал в другой версии, а его жители были либо растерзаны, либо становились инкубаторами для выведения их потомства. Я видела, как они приходили и уходили, и пространство схлопывалось. Мы проводили совершенно дикие эксперименты находясь каждый раз в безопасном бункере вроде этого и отслеживали их поведение. Потом мы возвращали всё назад и город словно перерождался не помня о том, что с ним происходило накануне. Для нас это было такое колоссальное открытие, что любая атомная бомба в сравнении с этим была просто детским лепетом. Потом появился проект “Перекрёсток". С помощью него мы научились создавать короткие временные коридоры соединяя прошлое и будущее с настоящим, сначала канал был коротким и неустойчивым, но через время нам удалось его расширить и удлинить. Мы могли видеть грядущие события, но не всегда понимали их значение. Но самое главное мы пытались протолкнуть через эти коридоры живую ткань, однако как оказалось—не всем это дано, можно сказать только избранные с определёнными внутренними характеристиками в генном коде могли это сделать — прямо, как ты. И вот, когда мы достигли такого феноменального успеха, когда смогли внедрять по коридору живую плоть в различные временные порталы, твои выстрелы повредили внешний контур Хроно резонатора, пошла цепная реакция и аварийная станция какая должна была всё вернуть в исходное положение взорвалась вместе с ним, и мы теперь в роли невольных наблюдателей, как эти твари вновь будут уничтожать город.

Герман ощутил, как в груди что-то защемило. Всё, что рассказывала ему Лида для него было, как белый шум, половину он так и не понял, потому что в своё время кончал совершенно другие университеты, где учили как незаметно вытащить бумажник у фраера, как вскрыть замки квартир и натянуть в карты лоха на деньги. Он был и оставался вором , которого выбросили с поезда подельники и он совершенно случайно оказался в чужом времени, да ещё и непонятном для него месте. Его роль в том мире, никогда не включала свидетельство изучения параллельных миров и каких-то высших материй. А Лида — говорила о вещах, которые звучали страшнее любой физики.

Она села напротив и, впервые за долгое время, позволила себе усталую улыбку, в которой ничего не было от тёплого человека — только память.

— Я была на испытаниях, когда они впервые получили “сцепку”. Не в этом цикле — в предыдущем. Тогда мы думали, что дело в резонаторах, в мощности, в полях. Мы считали, что сломав устройство, остановим их. Мы ошиблись. В одном из миров я видела, как Неборск становился архивом чужих эпох: улицы то и дело менялись, люди обретали чужие лица, и в конце концов город стал сувениром — горсткой артефактов. Другой раз мы просто исчезли. Третий раз — меняли структуру города механически, как личинку. Я помню голос ребёнка, которого съели на главной площади. Я помню часы, что остановились и вдруг пошли в обратную сторону. Я помню, как люди пытались закрыть дверь, и двери не слушались. Я это всё помню и не могу забыть…

— Почему ты этим всем занималась? Зачем все эти эксперименты над людьми? Чем вы лучше фашистов какие проводили опыты над людьми?!— Голос Германа дрожал от услышанного, его впервые пронзил настоящий животный страх от того, что он увидел, а теперь ещё и услышал.

— Потому что мне это приказали делать, — ответила Лида. — Потому что меня связали с проектом. Они называли это континуум-оператором — кто-то, кто будет хранить целостность данных между версиями. Я не могу умереть окончательно. Меня перезагружают, но память не полностью стирают. Так проще — оставить наблюдателя. Я — не бог, не ангел. Я — свидетель и тень. Я давно уже перестала воспринимать себя, как живой человек.

В рубке повисла тишина. Даже тот глухой бас, который казалось исходил от резонатора, звучал сейчас как отдельный звук.

— А кто такой этот…Кротов? — спросил Герман, ощущая режущую потребность связать воедино знакомую фигуру с тем, что говорила Лида.

Она кивнула немного.

— Его следы есть на многих “границах”. Он не просто жертва. Он стал картой. Может быть, он и сам теперь разрыв. — Она замолчала и наклонила голову. — Я видела, как он смешивался с этим миром. Я видела его глазами другие города. Но он не был тем, кто пришёл с нами. Он — тот, кто пытался уйти.

Шаги в коридоре стали ближе. Кто-то стучал по бронированной двери. Голоса — хриплые, едва различимые—прерывались. Герман встал и подошёл к ней. Он слегка прижался ухом к металлу — за стеной кто-то плакал, кто-то шевелил тяжести, потом — треск. И затем — короткая тишина, как будто кто-то уронил мешок.

Лида подошла к нему и тихо произнесла:

—Пойдём.

Они спустились на уровень ниже, здесь находились небольшие чёрно-белые экраны телевизоров в каких был видна внутренняя часть ангара в разных локациях. Она посмотрела на него с какой то торжественностью:

— Это наша новая экспериментальная разработка—видеокамера— с помощью неё мы можем дистанционно наблюдать, что происходит внутри помещений.

В одном из экранов внезапно появился мальчик лет восьми, одетый в серые колготки, коричневые шорты и вязаную жилетку. На верёвочке в руке он держал деревянную лошадку на колёсиках, он смотрел прямо кажется в объектив камеры и улыбаясь говорил:

— Гера, выходи…поиграй со мной. Смотри какая у меня лошадка.

Герман почувствовал, как его сердце подскочило к горлу, а потом медленно скатились куда-то вниз, потому что узнал в этом мальчике…самого себя.

Герман застыл — не дышал, не моргал. Казалось, даже собственная кровь на мгновение свернулась, превратившись в вязкую тишину. На чёрно-белом экране прыгали бледные полосы, изображение подрагивало, будто проламываясь