Шрам времени - Алекс Крэйтон
— Когда твои пули попали в панель, — они не просто повредили электронику. Они вызвали пробой в одном из управляющих модулей. Резонатор... он захватил разлом. Поля сцепились с тем, что вылезло, и образовали фазовую блокировку. Любая попытка резкого отключения сейчас даст выброс — это всё равно, как встряхнуть бутылку шампанского с закрытой пробкой. Резонатор не выключается, он... зафиксировался в режиме передачи.
— Я нихрена не понял, ты можешь объяснить нормальным…человеческим языком? — Вскинулся Герман нервно тряся разряженным пистолетом в руке.
— Если начну объяснять это займёт ещё больше времени, а его у нас слишком мало. —Лида опёрлась локтём о приборную панель. — И не только это. Послушай, контуры синхронизации — те, что выравнивают фазу — уничтожены. Есть резервный контур, но он требует точной биологической привязки: стабилизатора с набором, который совпадает с исходной точкой перехода. Этот стабилизатор — не просто прибор. Нужен человек, который будет “якорем” фазы. Без него ритм не сойдётся. И ещё — ядро катушек проникло в поле разлома; их нельзя трогать механически, без рисков клещевой резонанс запустит цепную реакцию.
Герман из всего этого понял только, что это — он был тот “человек” от которого всё зависит. Где-то за стенами рубки, раздался гвалт: кто-то бежал, кричал, машина завывала, и голоса обрывались. Он вспомнил, как только что сам был свидетелем, как в ангаре уйму людей кусали и тянули в туман. И понял, что бесполезно спорить с технической реальностью — нужно действовать.
— Значит, что нужно? — спросил он другим голосом.
Лида повернулась. Её лицо было половиной в тени, и тени эти не давали прочитать черты.
— Нам нужно дождаться, когда эти твари покинут ангар, тогда мы сможем проникнуть в резервный генератор и оттуда попытаться закрыть разрыв. Думаю у нас есть минут двадцать пока они все не разбредутся поняв, что здесь больше нечем поживиться.
—Знаешь…я ведь стояла стояла у самых истоков, когда правительство в 1937 году создало проект “Портал" и " Зона-22”. — Сказала она доставая из кармана папиросы и нервно прикурив пустила струю дыма в воздух.— Слухи о грядущей войне с немцами циркулировали постоянно— они, подобно холодному туману над Невой, проникали в каждый кабинет Ленинградского Физико-технического института — особенно в подвал корпуса 7.
Меня приняли не за научную степень — я была ещё аспиранткой, изучающей графики магнитных возмущений, — а за “глаза”: “Вы видите ритм”, — сказал мне полковник Соколов, положив ладонь на мой чертёж резонансной камеры, — “Как будто время для вас — не линия, а “нотный стан”. Нам это нужно”. Меня перевели сюда, в Неборск из Ленинграда. Первую и вторую очередь лабораторий только ввели в действие и они проходили тестовые испытания. Наука в то время делала первые робкие шаги в изучение пространственно-временных аномальных зон земли, поэтому мы были своего рода пионерами в этой области.
Первый запуск “Портала” состоялся 12 октября 1937 года — в день, когда за окном шёл мокрый снег, а в Москве расстреляли троих наших теоретиков. Мы тогда не знали, за что… Нам потом…много позже сообщили, что якобы за промышленный шпионаж в пользу американцев, какие тоже пытались ставить подобные опыты. Они должны были им передать какие-то формулы уравнений, при этом для пущей конспирации написали их даже не на бумаге, а на куске простыни, какую можно было прятать на себе. Уж не знаю, что американцы им пообещали за это, но они вот решились на предательство, к счастью передать не успели, их перехватило НКВД, буквально в последний момент…
Мы запустили установку — медный тор, обвитый сверхпроводящими кольцами из ртутной бронзы, охлаждённый жидким гелием до −269°C. В центре поместили обычные ручные механические часы “Ракета-1”, синхронизированные с Гринвичем… и стеклянный шар с каплей ртути внутри — наш “хронометр души”, как шутил Соколов.
Когда ток достиг 8.7 мегаампер, в лаборатории ничего не загорелось, не взорвалось — просто все одновременно перестали дышать.
Часы остановились.
Ртуть в шаре повисла — не шариком, а спиралью, будто её вытянуло в прошлое.
А я… я вдруг “услышала” — не ушами, а кожей — далёкий детский смех. Свой. С того лета 1929-го, когда отец ещё был жив, и внезапно увидела, как уже построили Дворец Советов в Ленинграде — тот, что в реальности только начали строить в 1936 году и какой должен был появится во всей своей красе лишь аккурат перед началом войны— в 1941 году.
Потом — щелчок.
Тишина.
Часы пошли… но отставание было на 17 секунд. Это был прорыв!
А за окном, над городом, в небе вдруг не по сезону вспыхнуло северное сияние — зелёно-чёрное, как код ошибки во времени.
И тогда я поняла: война с немцами придёт.
Но “настоящая война” — будет с самим временем.
По мере введения новых лабораторий, эксперименты с магнитными полями и временем углублялись всё больше и если б не война, мы тогда уже смогли бы создать устойчивый канал во времени какой открывал головокружительные перспективы в науке и для военных. Но пришлось свернуть многие разработки и эвакуироваться. Однако очень скоро фронт прошёл мимо нас и откатился назад, когда наши войска погнали немцев от Москвы. Мы смогли снова вернуться сюда и продолжить исследования, хотя пришлось практически всё начинать сначала. Но все были полны энтузиазма и несмотря на тяжёлое для страны время находили силы и возможности для продолжения наших экспериментов. В один из дней наш медный тор, не выдержал перегрузок и всё таки взорвался. В пространстве неожиданно возникла сфера с рваными краями, какая существовала казалось внутри этого пространства, как карман в кармане. Из него впервые тогда полезли эти существа. Впоследствии, нам стало понятно, что это своего рода— разведчики. Они проверяют, изучают, отмечают. Они не пришли за плотью сразу. Их задача была — найти швы, обнаружить слабые места в нашем мироздании,
