В тени двуглавого орла (СИ) - Тен Эдуард

В столовой, готовясь к ужину, собрались пять приближённых фрейлин императрицы. Их размеренная беседа была прервана появлением Её императорского высочества Марии и графини, сопровождаемой женщиной в причудливом восточном одеянии. На новоприбывших поначалу не обратили особого внимания.

Но вот незнакомка с лёгкостью заняла место, предназначенное исключительно для императрицы. В столовой воцарилась леденящая тишина. С фрейлинами случилось немое потрясение: они замерли, впиваясь в женщину взглядами, полными недоверия и ужаса. Лишь через несколько секунд, с трудом узнав в этой экзотической красавице свою государыню, они испытали настоящий шок. Их лица побледнели, а в глазах читалась смесь изумления и благоговения.

Звенящую тишину разбил спокойный и весёлый голос императрицы, с насмешливой улыбкой наблюдавшей за их реакцией:

— Ну, что вы застыли, дамы? Давайте начнём наш ужин.

Её слова вмиг разрушили оцепенение. Комната взорвалась гамом голосов: слышались сдавленные восклицания, обрывки фраз и вздохи изумления. Взоры фрейлин по-прежнему не отрывались от монаршей особы.

— Это непостижимо, ваше величество! Просто невероятно! — доносилось со всех сторон.

И самое главное — их изумление было совершенно искренним.

Величественная улыбка не сходила с лица её величества: монаршая особа получала явное удовольствие от того переполоха, что всего несколько минут назад взбудоражил собравшихся. Придворные дамы были ещё слишком взволнованы, чтобы думать о еде; их руки нервно перебирали столовые приборы, а глаза горели жаждой обсудить скандальное происшествие. И только Мария с Катериной, обмениваясь скрытыми от прочих понимающими улыбками, оставались безмолвными наблюдательницами этой красноречивой суеты.

— Что ж, дамы, это платье отныне послужит мне в качестве домашнего наряда. Мне предстоит пройти курс лечения, предписанный мне в обязательном порядке, сроком на три месяца — вплоть до самого Нового года. Прошу вас, графиня, — императрица обратилась к Львовой, — свести аудиенции и личные встречи к минимуму. Мне предписан душевный покой и лишь положительные эмоции. Всё ли поняла? — устремила она взгляд на Львову.

— Да, ваше величество, — склонила голову графиня.

— Вам же я дозволяю отбыть к себе, — она перевела взгляд на Марию и Катерину, — однако обязаны вы являться ко мне еженедельно и лично справляться о моём здравии. Ибо нет для вас заботы важнее, нежели здоровье вашей императрицы. Я не ошибаюсь?

— Разумеется, ваше величество, — с почтительным поклоном ответила Мария.

— Вот и замечательно, — лицо государыни озарила улыбка. — Я вами весьма довольна. А снадобье, что предложила ты, Мария, и впрямь оказалось чудесным — на редкость вкусное и целебное.

Мария и Катерина возвращались в Петербург в просторной карете Марии. Уютное покачивание на ухабах располагало к откровенности.

— Благодарю тебя, Кэтрин, за твою поддержку, — начала Мария. — Без тебя мне бы вряд ли удалось так легко снискать расположение её величества. И в знак моей благодарности я хочу предложить тебе и твоей подруге, княгине Маргарите Долгорукой, стать моими фрейлинами. Ты согласна?

— Я почту за великую честь, ваше императорское высочество, — почтительно склонила голову Катерина.

— Ах, пожалуйста, не называй меня так постоянно, — мягко остановила её Мария. — Когда мы одни, зови меня просто Мария. Или Мари. О, мой Бог! — воскликнула она, на мгновение переходя на родной язык. — Как же всё-таки трудно говорить по-русски! Мне постоянно кажется, что придворные за спиной смеются над моим произношением.

— Ну, что ты, Мари! Ты изъясняешься весьма хорошо, — успокоила её подруга. — Акцент конечно есть, но он лишь придает твоей речи особый шарм.

— Правда, ты так думаешь? — с надеждой улыбнулась Мария.

— Искренне, — с теплой улыбкой ответила Катя.

— Кстати, Кэтрин… Неужели ты и вправду используешь те самые козьи сливки для лица? Ты о них рассказывала императрице.

— Да, это так, — рассмеялась Катерина. — Но не просто сливки, а особой обработки, из козьего молока. Меня научила этому моя служанка Ада.

И молодые женщины, забыв о чинах и условностях, с жаром принялись обсуждать самые сокровенные, тайные рецепты сохранения женской красоты.

Глава 17

Уже третий день караван пребывал в новом порядке, установленном Александром. На следующее утро цесаревич с трудом заставил себя подняться. Лёгкая разминка не удалась — движения выходили скованными и неловкими, а на лице застыла маска боли. Но его мучения остались незамеченными для остальных. После короткого завтрака авангард каравана выступил. Не сдаваясь, Александр продолжил свой личный марш-бросок на десять вёрст. И лишь спустя час мука начала отступать: черты лица смягчились, и он, наконец, вошёл в ровный, успокаивающий ритм движения.

Во время полуденного привала ко мне подошёл цесаревич. Выглядел он довольным и, присев рядом под навес, с облегчением вздохнул.

— Могу только восхититься вашим упорством, Александр Николаевич, — решил я поддержать наследника.

— Что, насмехаетесь, Пётр Алексеевич? — усмехнулся цесаревич. — Смейся, смейся, а я своего всё равно добьюсь, — упрямо добавил он.

— Нисколько, ваше высочество. Напротив, я искренне удивлён вашей настойчивости. Завтра мы уже будем в Пятигорске. Надолго планируете остановиться?

— Не более двух дней.

— Пластуновку изволите посмотреть? — поинтересовался я.

— Непременно. Так что будь готов к визиту.

— Всё уже готово, Александр Николаевич. Казаки с нетерпением ждут встречи с вами.

— Что, приступы удушья больше не мучают? — поинтересовался я.

— Нет, Пётр Алексеевич, слава Богу, — оживился Александр. — Уже больше полугода как ни разу не было. А папиросы, что вы мне дали, я всегда при себе ношу. — Он продемонстрировал портсигар. — Кстати, раз уж речь зашла о здоровье, хочу вас поблагодарить, Пётр Алексеевич. Мария совсем оправилась, даже похорошела, и в ней появилась энергия. Она строго соблюдает ваши рекомендации, придерживается режима питания и теперь меня постоянно заставляет есть полезные блюда, — рассмеялся цесаревич.

Помолчав, он добавил, уже хмурясь:

— А ваша идея насчёт создания женского училища и медицинских курсов Марии чрезвычайно понравилась. Она так этим загорелась, что я даже начал переживать… Как бы это не сказалось на её беременности.

— Не стоит тревожиться, Александр Николаевич, — успокоил я его. — Просто помните о том докторе, которого я вам советовал, главном враче Преображенского полка. Из всех, кого я знаю, это единственный более-менее толковый медикус. Я очень рад, что смог быть вам полезен.

Внезапно воздух разрезал крик Эркена: «Командир, разведка скачет! Правый боковой дозор!»

Минут через двадцать к лагерю действительно примчались двое разведчиков на взмыленных лошадях. Один из них, едва осадив коня, спрыгнул на землю и, передавая поводья напарнику, выпалил:

— Командир, в версте отсюда, с правого фланга, наткнулись на горцев. Они гуртовались в лощине, где высокий кустарник. Заметили нас и бросились в погоню.

— Много?

— Не больше трёх десятков.

Эркен, уже стоявший рядом, нетерпеливо крикнул: «Командир, горцы! Похоже, собрались атаковать!»

— Спокойно. Сотник, построение «коробкой». Не суетись. Пусть полусотня не светится и остаётся на позиции, — скомандовал я.

Тут же раздались голоса Миши и десятников. Ездовые быстро, но без лишней суеты, начали ставить фургоны и телеги в удобные для обороны места. Действия их были отлаженными и быстрыми. У Александра от возбуждения загорелись глаза.

— Бой будет? — прошептал он внезапно охрипшим голосом.

Рядом, как из-под земли, появился ротмистр Малышев. Его бойцы вместе с личными охранниками плотным кольцом сомкнулись вокруг цесаревича.

— Ротмистр, спокойнее, — тут же остановил я его. — Не так плотно. Вы мешаете Александру Николаевичу дышать и наблюдать за действиями.