Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Конечно, сделать это в наших студенческих мастерских было невозможно. Требовалась настоящая производственная база. И я, используя свой растущий авторитет и связи в парткоме, договорился с заводом «Красный пролетарий». Им, как флагману советского станкостроения, моя идея пришлась по душе. Они выделили нам небольшой, пустующий угол в своем инструментальном цеху и бригаду самых толковых рабочих в помощь.

Я мотался между институтом и заводом, почти не спал, жил этим проектом. И вот, через несколько месяцев упорного труда, наш первенец был готов. Он стоял посреди цеха, еще пахнущий свежей краской, неуклюжий, немного кособокий, но наш. Наш собственный, советский, токарно-винторезный станок.

Это был несомненный успех. Мы доказали, что можем. Можем не просто копировать, а делать свое.

Но, как это часто бывает, первый успех обнажил и первые проблемы. Стало ясно, где находятся те самые «узкие места», те технологические барьеры, которые мешали нам запустить станок в серийное производство.

— Смотри, Леонид, — говорил мне главный инженер «Красного пролетария», пожилой, опытный мастер, тыча карандашом в чертеж. — Вот здесь, в коробке скоростей, у американцев стоят подшипники качения. А у нас их нет. Мы поставили подшипники скольжения, из бронзы. Работать будет. Но точность уже не та. И надежность ниже.

— А здесь, — он показывал на направляющие станины, — у них специальная, закаленная сталь. А мы сделали из того, что было. Износ будет в разы быстрее.

Я понимал, что он прав. Мы создали хороший, работающий прототип. Но до серийного производства, до настоящего, массового, советского станка было еще очень далеко.

Вечером я собрал в нашем КБ всех наших ребят — самых толковых конструкторов.

— Товарищи, — сказал я. — Мы одержали большую победу. Но это — только начало. Теперь нам нужно решить, куда двигаться дальше. Тут у нас наметилось два пути: Первый путь — упрощение. Мы должны взять за основу нашу модель, но максимально упростить ее, приспособить к производственным возможностям нашей станкостроительной отрасли. Отказаться от сложных узлов, от дефицитных материалов. Заменить подшипники качения на скольжение, легированную сталь — на обычную. Даже станины можно лить не из чугуна, а из бетона! Да, станок получится не таким точным, не таким долговечным, но зато он будет дешевым, и его можно будет производить в больших количествах, на любом заводе. Это — станок для массового производства, то, что промышленность сможет дать стране в огромных количествах и уже сейчас.

— Конечно, так и надо поступить! — с ходу заявил старшекурсник Володя Дикушин, один из лучших наших конструкторов.

— А я считаю, — возразил ему Сашка Владизиевский, учившийся на одном со мною курсе и всегда ставивший качество выше количества. — Упрощение — это путь компромиссов, путь в никуда! Мы не должны упрощать! Вы подумайте — ведь мы сейчас копируем американские станки, разработанные восемь, а то и десять лет назад! Пока мы заняты копированием, они там уже придумывают что-то новое. Что-то лучшее! Если мы не будем улучшать — отстанем навсегда! Поэтому, мы должны не просто скопировать, а превзойти американцев, создать такой станок, который будет точнее, мощнее, надежнее! Да, он будет дороже. Да, для него потребуются новые материалы, новые технологии. Но именно он станет тем локомотивом, который вытащит всю нашу промышленность на новый уровень!

Разгорелся жаркий спор, а я слушал и понимал, что правы и те, и другие.

Стране, здесь и сейчас, нужен был простой, массовый, надежный, «пролетарский» станок, который можно было бы производить тысячами. Но, в то же время, нам нужен был и прорыв, «станок будущего», который задал бы новый стандарт качества, заставил развиваться смежные отрасли — металлургию, химию, приборостроение.

— Товарищи, — сказал я, когда споры немного утихли. — А зачем нам выбирать? Зачем противопоставлять одно другому? Давайте пойдем по обоим путям!

Все удивленно посмотрели на меня.

— Мы разделим наше КБ на две группы, — продолжал я. — Первая, «ударная» группа, займется упрощением. Их задача — в кратчайшие сроки выдать чертежи для массового, серийного производства простого, но надежного станка. А вторая, «перспективная» группа, будет работать на будущее. Будет проектировать станок нового поколения. Искать новые решения, новые материалы.

— Отлично! — воскликнул юный студент по фамилии Волчек. — И назовем эту линейку станков «ДИП» — «Догнать и перегнать»!

Идея была принята на ура. Она позволяла каждому найти применение своим силам, своим талантам. Идеалистам-мечтателям, как Королёв, — творить будущее. А прагматикам-производственникам — решать насущные, сегодняшние задачи.

Работа закипела с новой силой. Я смотрел на этих увлеченных, талантливых ребят, и чувствовал, как рождается нечто новое — не просто станки, а новая инженерная школа, новая промышленная идеология.

Жизнь неслась вперед, как скорый поезд. Наше студенческое КБ становилось все более известным в промышленных кругах Москвы. Заказы поступали один за другим. Мой авторитет в институте и в комсомольской организации рос. Казалось, все шло хорошо, даже слишком хорошо.

Но меня не покидало глухое, сосущее чувство тревоги.

Я смотрел на успехи нашего КБ, на первые, еще несовершенные, но наши, советские, станки, и понимал: это капля в море. Мы не успеваем. Даже если мы совершим чудо, даже если вся страна по нашему примеру начнет строить станки, на это уйдут годы. А времени у нас не было. Я прекрасно помнил, что первая пятилетка начнется уже в 1929 году. Успеем ли мы наладить массовое производство станков до этого времени? Навряд ли.

А кроме того, мы подходим к такому порогу, когда одних технических решений недостаточно — нужно уже принимать государственные решения. Отдавать приказы о массовом разворачивании копирования западного оборудования и производства советских станков. Ведь МВТУ, при всем желании, никак не сможет вытянуть работу по развитию отечественного станкостроения в одиночку!

Да, государственные решения пора было принимать. И я знал, что есть только один человек, который может это сделать.

В одну из бессонных ночей, когда за окном выла метель, я снова сел за стол. Это было уже далеко не первое мое письмо Сталину, но, пожалуй, впервые я собирался предлагать столь масштабные преобразования. То, что я собрался предложить, потребовало бы сотен миллионов государственных ассигнований, и с высокой вероятностью могло быть отвергнуто. Но попытаться все-таки стоило.

На этот раз я решил зайти с другой стороны. Весь 1927 год прошел под знаком «военной тревоги». Англия расторгла дипломатические отношения с СССР, премьер-министр Чемберлен заявил ультиматум о прекращении финансирования Коминтерна. Советские газеты были полны призывов «крепить оборону», и среди партийного аппарата все сильнее укреплялась идея вражеского окружения, будущей, неизбежной войны. И я решил сыграть на этом. Итак, я написал:

'Дорогой товарищ Сталин!

Пишет Вам снова студент МВТУ Брежнев. Наши успехи в деле создания отечественного станкостроения, о которых я Вам докладывал ранее, несомненны. Но чем больше я думаю о будущем нашей страны, тем больше меня тревожит одна мысль.

Мы строим заводы, мы создаем новую промышленность. Но все наши усилия могут пойти прахом в один день. В день, когда начнется война.

Современная война, товарищ Сталин, — это не только война моторов. Это — война на истощение. Война логистики, война резервов. Побеждает не тот, у кого больше пушек, а тот, у кого хватит хлеба и патронов на один день дольше, чем у противника.

А что у нас с резервами?

В случае нападения империалистов на нашу Республику, наши главные хлебные районы — Украина, Кубань, Поволжье — окажутся под первым ударом. Транспортные артерии будут перерезаны. Снабжение промышленных центров, армии, будет парализовано. И мы можем столкнуться с ситуацией, когда у нас будут танки, но не будет горючего, будут солдаты, но не будет хлеба.