Заморыш (СИ) - Шимохин Дмитрий

Добротная вещь. Сукно плотное, темное. Подкладка на вате. Воротник целый, не вытертый. По меркам улицы — царское облачение.

Я встряхнул его, расправляя плечи, и протянул Кремню.

— А это тебе, атаман, — сказал я веско. — Личный подгон. Снял с одного борзого приютского, который у нас королем ходил и жить мне мешал. Ему теперь без надобности, а тебе в пору будет.

Кремень протянул руку, коснулся ткани. Он сразу понял цену вещи. В такой куртке ты не просто оборванец, ты человек.

Он медленно надел пиджак поверх своих лохмотьев. Вещь села чуть мешковато, но это только придавало солидности. Главарь застегнул пуговицы, пряча грязную шею в теплый воротник. Повел плечами, ощущая забытое тепло ватной подкладки.

И хмыкнул, оглаживая лацканы. Его лицо разгладилось.

— Что, стырил прям? — спросил он, одобрительно щурясь. — Из-под носа?

— Обижаешь, — усмехнулся я. — Прямо со стула, пока он сны смотрел.

— Ну ты, бродяга, даешь… — протянул он, качая головой. — Фартовый ты, Пришлый. И рука у тебя легкая.

Восхищение — это хорошо. Но мне нужно было дело. Я не давал теме уйти в пустопорожнюю болтовню.

— Так что? — обвел взглядом притихшую, согревшуюся стаю. — Хабар я принес. Теперь уговор.

И шагнул к Кремню, глядя на него.

— Мне угол нужен, пока на ноги не встану. И огонь ваш — скоро я за уловом на реку пойду, рыбу печь надо. И люди твои на подхвате, если что. Приютите?

Это была не просьба о милостыне, а предложение сделки, за которую уже заплачено вперед — шерстью, солью и сукном.

Кремень, согревшись в новой куртке, чувствовал себя обязанным. Но лицо вожака терять не хотел. Он выдержал паузу, словно раздумывая, хотя выбор был очевиден.

— Падай, — наконец кивнул он на самое сухое место у каменной опоры моста, где лежали рогожи. — Места хватит. В тесноте, да не в обиде.

И тут же, чтобы закрепить свою власть, резко рявкнул на Штыря и остальных, зазевавшихся в тепле новых одеял:

— А ну, шевелись, огольцы! Чего расселись⁈ Раздувай угли! Дров подкиньте! Гостя встречать надо!

Народ засуетился. Вверх потянулась тонкая струйка сизого дыма, обещая тепло.

Я выдохнул, чувствуя, как отпускает напряжение бессонной ночи.

Жизнь налаживалась. Устроившись, я прикорнул на пару часов.

Кремень выделил мне в помощь двоих. Мелкого, вертлявого Штыря, у которого глаза горели от любопытства, и крепкого, молчаливого парня лет тринадцати по кличке Сивый. Мы вышли к берегу Невы, когда заводские трубы уже вовсю коптили низкое серое небо.

Место здесь было глухое, скрытое разросшимся ивняком. Под ногами хрустел шлак и битое стекло, перемешанное с речной галькой.

Я шел первым, внимательно сканируя берег. Прошло больше суток. Снасти могли украсть местные рыбаки, могло унести течением, да много чего могло случиться.

— Тута, что ль? — нетерпеливо спросил Штырь, прыгая по камням.

— Тихо, — осадил я его. — Смотри под ноги.

А сам искал ориентир — корягу, торчащую из воды, похожую на костлявую руку. Вот она.

Подошел к урезу воды. Там заприметил неприметный колышек, вбитый в глину и присыпанный мусором, и дернул за бечеву.

Шнур натянулся, завибрировал.

Есть контакт.

Веревка резала пальцы. Сначала шло легко, но потом, когда корзина оторвалась от дна, рука ощутила тяжесть. Там, в глубине, кто-то яростно забился, пытаясь вырваться на волю.

— Ого! — выдохнул Сивый, подходя ближе.

Рывок. Вода вскипела буруном. Я выволок на гальку первую вершу.

В ивовой клетке, изгибаясь дугой, билась пятнистая речная торпеда. Щука. И неплохая — килограмма на полтора, не меньше.

— Вот это да! — взвизгнул Штырь, порываясь сунуть руки к сетке. — Рыбина! Здоровая!

— Лапы! — рявкнул я, перехватывая его запястье. — Пальцы лишние?

Сам осторожно развязал горловину ловушки. Щука щелкнула пастью, усеянной мелкими, загнутыми внутрь иглами.

— Куснет — до кости прорежет, — пояснил я деловито. — Загноится потом, палец оттяпают. Смотри, как надо.

Я прижал рыбину коленом, перехватил за жабры и коротким, точным ударом камня по плоской башке «успокоил» хищницу. Щука дернулась и обмякла.

— В мешок, — скомандовал я Сивому.

Аккуратно завязав обратно ловушку, вручил ее Штырю.

Мы двинулись ко второй точке за россыпью валунов.

Эту вершу вытаскивали вдвоем с Сивым — такая она была тяжелая. Когда корзина показалась из воды, она была похожа на шевелящийся серебряный слиток.

Караси. Плотва. Окуньки.

Верша была заполнена доверху. Рыба билась сплошным живым клубком, сверкая чешуей в утреннем свете.

— Да тут на полк хватит! — Штырь плясал вокруг, не зная, за что хвататься. — Пришлый… Ты как наколдовал-то?

— Снасть правильная, — усмехнулся я, вытряхивая серебристую лавину в подставленный мешок. — И место прикормленное.

Но главный приз ждал нас под ивами, в глубоком омуте с обратным течением.

Третья ловушка шла тяжелее всех. Она зацепилась за корягу, пришлось повозиться, рискуя искупаться в ледяной воде. Но когда мы её выдернули…

На дне корзины ворочались два широких, плоских, как подносы, бронзовых леща. Их бока были покрыты густой слизью. А рядом с ними, топорща колючий спинной плавник, скалил клыкастую пасть крупный судак.

Это была уже не просто еда — такую рыбу можно коптить, солить впрок.

Все ловушки осмотрели и все были полны рыбы, а мешок забит.

— Ну эт… — протянул Сивый, уважительно глядя на меня.

— Рано радоваться, — отрезал я, вытирая слизь с рук о штаны. — Снасть должна работать.

Я не дал им расслабиться. Мы выбрали из улова несколько мелких плотвичек. Я безжалостно раздавил их в кулаке, смешивая с остатками размокшего хлеба, и снова набил этой смесью верши.

— Зачем? — не понял Штырь. — Мы ж наловили!

— Чтоб завтра тоже жратва была, — пояснил я, аккуратно затапливая ловушки на прежние места. — Рыба кровь чует. На запах пойдет.

Мы замаскировали веревки тиной и ветками. Теперь берег выглядел так же пустынно, как и до нас.

— Уходим.

Сивый закинул мешок с уловом на спину. Ткань намокла и потемнела, с угла капала вода, оставляя на пыльной тропинке темный след. Котомка была тяжелой, килограмм двенадцать живого веса, но Сивый тащил её легко, как пушинку. Своя ноша не тянет.

В этот момент над Невой протяжно, басовито заревел гудок Стекольного завода, сзывая вторую смену. Тысячи людей сейчас шли в душные, жаркие цеха, чтобы гробить здоровье за копейки.

А мы топали есть уху из стерляди… нет, пока из судака, но это только начало.

Под каменным сводом моста жизнь кипела, как в муравейнике, в который плеснули кипятка.

Оказалось, что утреннее уныние было обманчивым. Те пятеро, которых я застал спросонья, были лишь верхушкой айсберга. На запах дыма и еды из тумана, как черти из ада, полезли остальные члены стаи.

Шмыга — тощий, с бегающими глазками. Кот — гибкий, вечно чешущийся пацан. Угрюмый здоровяк Колун, чем-то похожий на Васяна, только злее. Рябой Упырь и совсем мелкий Бекас, у которого сопли текли до подбородка.

В обычные дни они разбегались кто куда: кто побирался у Александро-Невской лавры, кто шарил по рынкам, высматривая, что плохо лежит. Но сегодня всех собрал под мостом великий уравнитель — голод. И надежда на чудо, которое я приволок в мокром мешке.

Полевая кухня работала на полную мощь.

В большом, закопченном до черноты котле, висевшем над огнем, бурлило варево. Туда пошла вся рыбья мелочь — караси, плотва, окуньки и щука. Вода вскипала ключом, превращая рыбу в наваристую кашу. А когда Кремень, священнодействуя, сыпанул туда две горсти украденного мной пшена и щепотку крупной соли, запах пошел такой, что у пацанов затряслись челюсти.

Густой, одуряющий аромат ухи перебивал даже вонь Обводного канала.

Остальную крупную рыбу готовили отдельно.

Кремень лично потрошил судака и лещей своим осколком стекла.

— Соль сюда… вот так, по хребту… — бормотал он, втирая белые кристаллы в розовое мясо. — Штырь, вешай выше, где дым гуще! Пусть вялится.