Лекарь Империи 9 - Александр Лиманский

— Что… что дальше? — Шаповалов сглотнул ком в горле.

На том конце провода повисла пауза. Долгая, тяжелая пауза. И Шаповалов понял — сейчас будет то самое «но».

— Игорь Степанович, — голос Разумовского стал мягче, — я не буду вас обманывать. Мы убили вирус. Это факт, это настоящая победа. Но…

Вот оно. То самое проклятое медицинское «но». Он знал его слишком хорошо. Он сам произносил его сотни, тысячи раз. «Операция прошла успешно, но…» «Мы остановили кровотечение, но…» «Опухоль удалена полностью, но…»

— Вирус успел нанести колоссальный ущерб его организму. И теперь его нужно восстанавливать. Долго и очень тщательно.

— Конкретнее. Пожалуйста.

«Мне нужна правда. Вся правда. Даже если она будет страшной. Особенно если она будет страшной. Я лекарь, я должен знать, к чему нам готовиться».

— Легкие. Острый респираторный дистресс-синдром. Его альвеолы были сильно повреждены, местами — необратимо. Будет фиброз. Не массивный, но он будет. Это приведет к снижению дыхательной функции процентов на двадцать-тридцать. Может быть, нам удастся восстановить ее с помощью физиотерапии, но это месяцы, если не годы, упорной работы.

Фиброз легких. Рубцы вместо нежной, эластичной альвеолярной ткани. Мишка всегда будет задыхаться при беге. Он не сможет заниматься спортом. Но… но он будет дышать. Сам. Это было главное.

— Сердце. Почки. Печень. Все это пострадало, но мы восстановим.

— Мозг?

— Мозг чист. Полностью. Гематоэнцефалический барьер выдержал. Нет никаких признаков энцефалита, отека или ишемии. Неврологический статус в норме. Все рефлексы сохранены. Мы не ожидаем никаких когнитивных нарушений.

«Мозг был цел. Мишка останется Мишкой. Он не будет овощем или инвалидом. Он будет думать, говорить, смеяться. Это… это было самое главное».

— Итого, — подытожил Разумовский. — Мишка будет жить. Но его восстановление займет месяцы. Возможны остаточные явления — снижение функции легких, хроническая сердечная недостаточность легкой степени, может быть, проблемы с почками. Но все это — корректируется. Лечится. Компенсируется. Главное — он будет жить.

Он будет жить. Инвалидом? Возможно. Хроником? Вероятно. Но он БУДЕТ ЖИТЬ. Расти. Учиться. Влюбляться. Жениться. Иметь детей. Состариться. Все это — будет. Потому что он был жив.

— Спасибо, — голос Шаповалова дрогнул. — Спасибо за правду. За моего сына. За это чудо.

— Это не чудо, Игорь Степанович. Это медицина. Наука. И немного удачи.

— И много мужества. Ты рискнул всем — своей карьерой, своей свободой, своей совестью. Ты ввел неопробованный препарат умирающему ребенку. Не каждый бы на это решился.

— На моем месте вы поступили бы точно так же.

* * *

Центральная Муромская больница

Я положил трубку и прислонился к холодной стене коридора. Усталость, до этого державшаяся где-то на периферии сознания, навалилась как снежная лавина.

Разговор был окончен. Отцу была сказана правда — жестокая, но честная. Его сын будет жить. Фиброз легких в шесть лет — это приговор на всю жизнь. Больное сердце — это костыль до самой смерти.

Но Шаповалов примет это. Потому что альтернатива была несравнимо хуже. Мертвый сын.

— Илья.

Голос Кобрук вернул меня в реальность.

Она стояла в нескольких шагах от меня вместе с Серебряным. Оба смотрели на меня с тем странным выражением, которое я уже слишком хорошо знал — смесь восхищения, неверия и легкого страха.

Взгляд людей, которые только что увидели чудо и совершенно не знают, как к нему теперь относиться.

Я для них теперь — человек, совершивший невозможное. Герой дня. Спаситель. Смешно.

Я просто лекарь, который рискнул и выиграл. Повезло. В следующий раз может и не повезти.

— Анна Витальевна. Магистр Серебряный.

Серебряный шагнул вперед. На его обычно непроницаемом лице играла легкая улыбка — не ироничная, как обычно, а почти… искренняя?

— Коллеги, — его голос звучал неожиданно торжественно, как у оратора на трибуне. — Позвольте выразить вам свое восхищение. То, что произошло сегодня — это не просто очередной медицинский успех. Это революция.

Революция. Громкое слово. Но, пожалуй, на этот раз точное. Мы нашли лекарство от чумы XXI века. Мы спасли безнадежного. Мы дали надежду тысячам, если не миллионам. Если это не революция, то что тогда?

— Вы спасли не одного мальчика, — продолжал Серебряный. — Вы спасли Империю. Тысячи, а может, и десятки тысяч жизней теперь будут спасены благодаря вашему открытию.

— Не моему, — поправил я его. — Снегирева. Я просто смог расшифровать его старые записи. А Арбенин их смешать в правильных пропорциях.

— Не скромничайте, господин целитель Разумовский. Эти записи лежали в забвении сто лет. Никто не смог найти, не то что их расшифровать. А вы смогли. За несколько дней. В условиях тотального хаоса и эпидемии. Это заслуживает самого глубокого восхищения.

Лесть? Или искреннее признание?

С Серебряным никогда не знаешь. Социопат, способный на эмпатию — это оксюморон. Но сейчас он казался искренним. Насколько вообще может быть искренним профессионал.

— Спасибо, магистр. Но, как вы совершенно правильно заметили, наша работа только начинается. Антидот нужно произвести в промышленных масштабах. Распространить по всей стране. Обучить лекарей его правильному применению. Это недели, а может, и месяцы тяжелой работы.

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — Серебряный понизил голос, быстро оглядевшись по сторонам. — Но не здесь. У стен слишком много ушей. Пойдемте.

Он жестом указал на пустую ординаторскую. Мы с Кобрук переглянулись.

Что он задумал? Серебряный никогда ничего не делал просто так. В этом я был уверен.

У него всегда был свой план. Обычно — даже несколько планов. И в каждом из них он выигрывал больше всех. Такой склад у человека.

Мы молча пошли за ним.

Ординаторская встретила нас привычным затхлым воздухом и полумраком. Серебряный включил свет, плотно прикрыл за собой дверь, на секунду прислушался.

Потом достал из кармана небольшой артефакт — гладкий металлический шарик, испещренный рунами.

— Глушилка, — коротко пояснил он, активируя артефакт. — Теперь нас никто не подслушает. Ни физически, ни магически.

Паранойя? Или просто обоснованная предосторожность? Зная Серебряного — скорее, второе. У него было слишком много врагов, чтобы позволять себе быть беспечным.

— Мне нужно немедленно ехать в столицу, — сказал он без каких-либо предисловий. — Эта информация должна попасть на стол лично Императору. Минуя все промежуточные инстанции. Напрямую.

Императору? Лично? Это уже было не просто медицинское открытие. Это была политика самого высшего уровня. Серебряный хотел конвертировать наш сегодняшний успех в свой личный политический капитал. Для себя, конечно.

Кобрук среагировала мгновенно:

— Надеюсь, магистр, вы не забудете упомянуть, чьими руками и в чьих стенах была одержана эта великая победа?

Умница. Она сразу же начала защищать интересы нашей больницы.

Она прекрасно