Телохранитель Генсека. Том 3 (СИ) - Алмазный Петр
— Но ты ведь в долгу не осталась? Или я не знаю свою супругу? — я с интересом ждал продолжения рассказа.
— Ну я ругаться с ними не стала. Сказала: «Ой, женщины, вы бы говорили по очереди. А то налетели на меня так, что я чувствую себя гадким утенком на птичьем дворе».
Наконец-то печальная Светлана и сама лукаво улыбнулась. Тогда и расхохотался в голос:
— Как ты деликатно обозвала их курами!
— Боюсь, они этого не поняли. То есть, они поняли, что я их оскорбила, но не могли сообразить, чем именно. Володя, выражение их лиц нужно было видеть! Это был кадр, достойный фотографии.
У меня мелькнула мысль о фотокамерах в каждом телефоне в 2025-м. И о том, как люди снимают все подряд, захламляя друг другу мозги ненужным контентом. Пока у советских граждан совсем другое отношение к фотографии — торжества, памятные события, портреты. Но судя по тому, как моя жена видит мир, она наверняка могла бы делать классные фотки, будь у нее смартфон. Ладно, отвлекся, — пресек я свои глупые мечтания и вернулся к разговору:
— То есть в долгу ты не осталась, но тогда почему так расстроилась? До головной боли. Я уж испугался, что рецидив.
— Все в порядке. Но я и правда вчера расстроилась. А здоровье в норме. Сегодня съездила в Кремлевку, сдала анализы. Чазов сказал, что меня в космос запускать можно, — Света улыбнулась, но улыбка тут же погасла. — Так что будем делать со школой?
— Переводить детей в другую школу, это даже не обсуждается. Я уже узнавал. Есть два варианта. В шаговой доступности пятьдесят шестая школа. С уклоном в точные науки. Для Тани подойдет. Рядом с ней шестьдесят седьмая, Леночку лучше перевести туда. Школа с гуманитарным уклоном. Но решать тебе. Посмотри, поговори с директорами, завучами, определишься на месте. Сама справишься или мне этим заняться?
— Сама, конечно, — Света вздернула вверх нос и прищурилась. — Уже представляю, как переполошится эта сушеная вобла, когда приду забирать документы!
Я снова рассмеялся, Света дала «англичанке» очень точное прозвище.
— Девчонки! — позвал я. — Идите сюда!
Дочери мигом оказались в кухне.
— Как смотрите на перевод в другую школу?
— Ура!!! — в один голос завопили девочки.
Схватились за руки и с радостными воплями закружились в танце посреди просторной кухни. Шум стоял такой, что я не сразу услышал телефонную трель.
Звонил Рябенко.
— Володя, срочно в Заречье.
— Что-то случилось?
— Не по телефону, — лаконично ответил генерал и положил трубку.
Глава 15
— Володь, что-то случилось? — Света подошла сзади, обняла меня.
— Не знаю пока, — я повернулся к жене, поцеловал ее и отстранил. — На работу вызывают. Скорее всего, ночевать не приду. Справитесь тут без меня?
— А куда денемся? Жаль, конечно. Ты так и не поужинал, подожди, с собой соберу.
— Свет, ну что ты как маленькая, какой с собой? Там и поем.
Я быстро собрался и вышел.
С Девятки уже прислали дежурную машину. Водитель был незнакомый, кто-то из новеньких. Серьезный человек, лет пятидесяти, совсем не похож на моего Николая. За всю дорогу он не проронил ни слова, но я не удержался, чтобы не заглянуть в его мысли.
«Арлекино, Арлекино, есть одна награда — смех», — всего лишь одна строчка крутилась у него в голове, повторяясь снова и снова. И она закрывала собой все остальные мечты и тревоги этого человека. Лишь полотно дороги впереди и популярная песенка — остальное пока не важно. Это ж надо так уметь ни о чем не думать! Он либо настоящий водитель-профессионал, либо просто глуповатый и ничем не интересующийся человек.
Я постарался абстрагироваться от «вирусного» водителя, велел остановить машину и пересел на заднее сиденье. Подумал, что пора покупать собственный автомобиль. Хоть какое-то личное пространство появится.
В Заречье меня уже ждали. Леонид Ильич гулял в саду, там мы и встретились. На нем был надет пуловер с рисунком в виде крупных кос, свободные брюки, на голове легкая летняя шляпа.
— Для сентября не слишком ли легко оделись, Леонид Ильич? — я кивнул на сетчатый головной убор.
— Успею еще тепло одеться, дай порадоваться последним теплым денькам… — Леонид Ильич с любовью оглядел пока еще зеленый сад.
Трава пока не пожухла, яблоневые ветви склонялись к земле, отягощенные богатым урожаем. Хотя основной урожай уже собрали, оставшиеся яблоки еще иногда падали в траву.
Леонид Ильич сорвал с ветки спелое яблоко, поднес его к лицу и всей грудью вдохнул нежный аромат.
— Антоновки в этом году много уродилось. Володя, там яблок набрали, если надо — возьми себе. Детей порадуешь. Мои, когда маленькими были, любили яблоки. А сейчас заелись.
Брежнев хотел бросить яблоко на землю, передумал — отдал мне. Бережливость проскользнула в этом жесте, жизненный опыт, который не испортить даже роскошью нынешней благополучной жизни.
— К Галочке в Щеглы съездил. Она меня ненавидит. Такими словами называла, что стыдно вспомнить.
— Она не вас ненавидит, Леонид Ильич, она себя ненавидит, потому и пьет, и бесится, — попытался я успокоить Генсека.
— Ну не скажи, не скажи… Себя она, как раз-таки, очень любит, — Леонид Ильич прошел по дорожке мимо клумб с пышными астрами — белыми, фиолетовыми, кремово-желтыми.
— Твои-то любят яблоки? — спросил он, переводя разговор на нейтральную тему.
— Мои всё любят, — я улыбнулся.
Помолчали с минуту, и я задал мучавший меня вопрос:
— Что-то случилось, Леонид Ильич? Мне показалось, Александр Яковлевич был взволнован. Хотя по телефону не стал говорить, зачем вызывает.
— Рябенко всегда из-за пустяков беспокоится. Не случилось ничего. Просто на душе плохо, сердце прихватывает. Захотелось с тобой побыть, пообщаться. Да и работы очень много. Сам знаешь, конституцию должны принять. Весь день сегодня заседали, а я чувствую — не то. Многословно, размыто, сплошные декларации и лозунги…
Брежнев подошел к скамье, присел, приглашающе похлопал рядом с собой по сиденью. Я устроился рядом. Мысли Брежнева крутились вокруг работы, он сам не понимал, чем вызвано недовольство, почему в груди бурлит глухое неудовлетворение.
— Тут мне наши умники, — наконец, произнес он, — Бовин, Бурлацкий и другие — говорят, мол, посмотрите, как в Югославии. У них Конституция в три раза больше нашей и все расписано. Мол, и уголовного кодекса не надо, и гражданского — все в конституции. А как это все работает? Они об этом подумали? Я вон с Иосипом на охоте как-то разговаривал. Как, спрашиваю, новая конституция? Он говорит: что, мол, мне эта конституция? Все равно как я скажу, так и будет… — Брежнев скривился. — Головокружение от власти у многих сподвижников.
Уж кому-кому, а Тито надо бы уже сейчас думать о стране. Через десять лет после его смерти Югославия развалится, причем далеко не мирным способом. Мне вдруг вспомнилась фотография в интернете. Люди держали плакаты такого содержания: «Вратите Русију» и «Руси се враћају» — на сербском языке. Эти снимки сделали наши десантники во время броска на «Приштину». Российские войска заняли базу на двенадцать часов раньше, чем появились НАТОвские солдаты. Но — девяносто девятый год… Россия была уже не та, совсем не та. Базу в Косово пришлось оставить. А наших солдат провожали такими вот плакатами…
Сейчас все хорошо, в семидесятых годах в СССР относительно спокойно. Но вот память порой подсовывает такие воспоминания — будто уже и не мои вовсе, а из другой жизни какого-то другого человека….
— Не должно так быть, — будто в ответ на мои мысли, задумчиво произнес Леонид Ильич. — В Конституции только основные принципы должны быть, которые ни я, ни Верховный Совет, ни Центральный Комитет переступить не могут. Нельзя человека ни за что бить. Ну нельзя — и все.
— Кого побили? Я, кажется, что-то пропустил?
— Да я в общем говорю, — Леонид Ильич рассмеялся. — Это основное.
— Ну да — права человека. Первое, что должно быть прописано в Конституции, — я сорвал травинку, покрутил ее в руках. Разговор вроде бы легкий, демократичный, но я все-таки старался держать дистанцию. — Что мешает зафиксировать это в конституции? У тех же американцев, если не ошибаюсь, есть такая статья в конституции: никто не должен свидетельствовать против себя или своих близких, никто не может быть подвергнут бесчеловечному и унижающему достоинство наказанию. За точность формулировки не ручаюсь, но суть такая.
