Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей
Просторное помещение, в котором находился Мирский, поражало высотой потолков и красивой старинной люстрой, потускневшей от времени, но источавшей благородное сияние хрустальных граней. Высокие окна, занавешенные простыми белыми полотнами, пропускали мягкий, рассеянный свет. Двери, в которые без труда мог въехать всадник на лошади, проводка на стенах из толстых скрученных кабелей, изразцовая печь в углу, граммофон с характерной изогнутой трубой, отсутствие современных гаджетов, телевидения и связи — всё говорило о том, что кадр заботливо очищен от компрометирующих бытовых мелочей и прямо сейчас идут съемки съемки. Однако осветителей, операторов, суетливых ассистентов режиссера не видно! Вообще ничего современного рядом не было….
Он лежал на раритетной кровати из прошлого, какие не раз видел на съемочных площадках в качестве реквизита. Их почему-то называли панцирными, но Мирский, у которого с этим словом ассоциировались исключительно средневековые рыцари, ничего панцирного не находил, а посему окрестил её по-своему — скрипучим лежаком с обалденными шишками, из-за унылого скрежета и крупных никелированных набалдашников над спинкой. Рядом с его постелью стояли еще три такие же. Одна была свободной, а с двух других на него с нескрываемым любопытством смотрели два субъекта с гусарскими усами.
На расстоянии вытянутой руки от Дэна стояла «старомодная» медсестра, одетая в длинное до пола платье с передником, на котором грубой нитью были аккуратно пришиты две перекрещенные красные ленточки, на голове — белоснежный апостольник, так же, как у официанток из обслуживающего персонала на презентации.
Большие миндалевидные, слегка раскосые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, несколько непослушных прядей иссиня черных волос, выбивающихся из-под сестринского головного убора, и тонкий, изящный нос с едва заметной горбинкой придавали облику особый восточный шарм. Смуглые щеки, слегка тронутые румянцем, нежные розовые губы, тонкие брови… И всё это великолепие — без единого намека на макияж. «Вылитая Шахерезада», — подумал Дэн.
Восточная красавица посмотрела на пациента, улыбнулась краешками губ и что-то сказала. Мирский понял это по шевелящимся устам, хотя звука не слышал. Зато обоняние его не подвело. Эти странные больничные запахи, непривычный антураж вкупе с глухотой и юной сестрой милосердия в старомодном наряде только усилили ощущение нереальности происходящего.
Мирский попытался сложить всё происходящее в единую непротиворечивую картинку. Пожар в киностудии, землетрясение, какой-то придурок с револьвером, пытавшийся его пристрелить, взрыв… Дэн восстановил в памяти события и собственные ощущения, вспомнил странный диалог из потустороннего мира, потом провал и огромные, испуганные глаза Васи, одетой почему-то в матросский бушлат… Над ней летали чайки… Он определенно видел этих несносных птиц, но совершенно не слышал ни их невыносимых воплей, ни слов Стрешневой… Или она просто привиделась?
«Может, я и сейчас сплю? Или это горячечный бред и результат черепно-мозговой травмы?» — подумал Мирский и слегка повертел головой в разные стороны. Виски прострелило, подступила тошнота. Но главным результатом натурного эксперимента был неутешительный вывод: это не съемки. Либо он сошел с ума, либо попал в прошлое.
Дэн застонал, осознав такой приговор, но, не услышав свой голос, еще больше испугался, что оглох. Нежная легкая рука легла ему на лоб, прижала затылок к подушке, и боль отступила. Большие карие глаза смотрели на него с состраданием, в них читались испуг, беспокойство и надежда, что всё будет хорошо. Возможно, это не красноречивый взгляд, а губы произносили такие слова. Артист накрыл своей ладонью девичью и несколько секунд наслаждался прикосновением мягкой руки. Но сестричка настойчиво высвободила её и опять что-то сказала.
— Я ничего не слышу, — прошептал Дэн.
Последовал короткий кивок, и кареглазка исчезла из поля зрения, а Мирский, оставшись без такого приятного болеутоляющего, разволновался. Его бесила собственная беспомощность и жутко пугала неопределенность: где он и что с ним? На эти вопросы требовались однозначные ответы, но Дэн боялся утвердиться в своих догадках и от этого злился еще больше. Провалился во времени или лишился разума? Выбор небогатый.
Он зажмурился, вцепившись в грубые простыни. Как такое возможно? Где он так нагрешил? Хотя, он сам прекрасно это понимал… Плохой вопрос. Забыли. Обнулились.
К его кровати подошла «шахерезада» и какой-то дядька в пенсне, в шапочке и белом халате. По тому, как он упёр руки в бока, слушал медсестру и косился на Мирского, можно было предположить, что он тут начальник.
«Эх, услышать бы, что она говорит. А этот — доктор», — подтвердил Дэн свои догадки, разглядев в кармане медика стетоскоп.
Врач и медсестра одновременно повернулись к нему, прекратив разговор.
«Кажется последние слова я произнес вслух», — подумал Мирский.
— Доктор, я ничего не слышу… — он постарался сказать погромче.
Мужчина недовольно поморщился, шагнул к нему, внимательно осмотрел лицо, по-хозяйски взяв за скулы, повернул голову в одну сторону, в другую, что-то сказал «шахерезаде». Та быстрым шагом удалилась, а доктор продолжил осмотр Даниной головы, тиская ее так, словно хотел выдавить пробки, застрявшие у Мирского в ушах. Пару раз стало так больно, что Дэн дернулся всем телом, но врач продолжал заниматься своими манипуляциями, не обращая внимания на нервную реакцию пациента. Наконец, врач выпрямился, скрестил на груди руки и уставился на Мирского, как художник смотрит на холст по окончанию работы.
«Боже мой! Что за коновал! Куда я попал?» — подумал артист, плотно сжав губы, чтобы эта фраза не стала достоянием общественности.
Медсестра выпорхнула из-за спины доктора также стремительно, как и убежала. Её движения были плавными и почти невесомыми, как у балерины. Когда она скользила между кроватями, казалось, ее ноги вообще не касаются пола. В походке чувствовалась удивительная гармония — сочетание девичьей грации и уверенности.
«Шахерезада» принесла с собой большой альбом и толстый шестигранный карандаш, наклонилась к доктору, что-то шепнув ему на ухо. При этом выбившиеся из под апостольника прядки, танцуя в такт её движениям, взлетели вверх и упали, скользнув по щеке врача. Дэн позавидовал доктору: он тоже хотел так же строго смотреть, и чтобы рядом стояло это очаровательное создание, щекоча висок своими локонами.
Доктор кивнул медсестре и вышел из палаты, а «шахерезада», взяв наперевес альбом, быстро-быстро поводила по нему карандашом и развернула к Мирскому готовый текст:
«У васъ контузія. Поврежденъ слуховой проходъ. Скоро пройдетъ.»
Для Дэна это был удар ниже пояса. И дело не в контузии и не в слухе, а в записке, которую красавица написала по всем правилам дореволюционной грамматики.
— Это скоро пройдет! — прошипел артист, — это обязательно должно пройти!
Получив последнее убедительное доказательство своего провала во времени, Даниил зажмурился, отвернулся и начал мысленно торговаться с тем, кто безжалостно забросил его на сотню лет назад: «Слушай, зачем тебе это надо? Ну, забрал бы лучше кого-нибудь из реконструкторов, которые бредят всем этим косплеем, или Петрова с Башировым, или хотя бы начальника учебных курсов из Новороссийска… Они специалисты, а я-то тут при чём? Где я и где флот, война, госпиталь? Я полежу, зажмурившись, а потом открою глаза и окажусь где-нибудь в более знакомом месте в своём времени… Верни меня обратно, я сделаю все, что ты хочешь!»
Секунды тянулись вязко. Он с трудом досчитал до ста, открыл глаза и зарычал от досады. Ничего не поменялось. То же помещение, те же ощущения. Еще раз попробовал — опять мимо. Портал в 21-й век, очевидно, закрылся на профилактику и не работал. Медсестры с красными крестами двигались по палате, как тени из прошлого. На стенах висели плакаты с изображением царя и военного займа, на соседних кроватях лежали усатые пижоны, потерявшие к нему всякий интерес. Сердце Дэна сжималось от тоски, а страх медленно поднимался темной волной, грозя захлестнуть с головой. Он оказался потерянным в этом чужом мире, где каждый предмет, каждый звук, каждое движение напоминали о времени, отстоящем от его собственного на столетие.
