Полное погружение (СИ) - Васильев Сергей
«А кольца на этой молотилке следовало бы поменять, — подумала Вася, глядя на дымовую завесу от автомобиля, — масляные колпачки проверить, да и сами цилиндры не мешало бы отполировать, а то до потери компрессии остался один шаг…»
* * *Василиса обещала навестить Софию Фёдоровну на следующий день, попрощалась с Ростиславом, сложила платье бабы Груни и свои берцы в любезно предоставленную шляпную коробку. Она долго отнекивалась, но всё же приняла в знак благодарности одну из спасённых ассигнаций, разменяла у портье и отправилась, наконец, обратно в Аполлоновку, где её ожидали важные неоконченные дела.
Путь от отеля до слободки Вася проделала на трамвае. Эта чудная, маленькая, скрипящая, переваливающаяся с боку на бок повозка, словно игрушечная, так неторопливо подминала под себя рельсы, что наиболее ловкие пассажиры умудрялись в нужном месте на ходу запрыгнуть в вагон или соскочить.
Судя по индифферентному выражению лица кондуктора, к такому поведению здесь привыкли. Служащие трамвайных линий даже не пытались пресечь беспорядок или предупредить о наплевательском отношении к источнику повышенной опасности.
Габариты трамвайчика и скорость его передвижения были настолько скромны, что Василиса чувствовала себя, как на детской рельсовой дороге — аттракционе в парке отдыха. Отсутствие застекления вагона в такую погоду было благом. Ветерок обдувал лицо даже на небольшой скорости, и лишь когда трамвайчик останавливался, его догонял и укутывал зной раскаленного на летнем солнце города.
Во время одной из таких остановок на перекрестке Василису задумчиво обнюхала извозчичья лошадь, чья морда оказалась на одном уровне с пассажирскими сидениями. Вася успела погладить ее по бархатным ищущим губам. Лошадь фыркнула, покосилась на Стрешневу огромным темно-синим глазом, потянулась доверчиво, невзирая на натянутые вожжи, и Василисе захотелось непременно научиться ездить верхом и управлять повозкой — сейчас такой навык был бы более востребован, чем авиационный.
В Аполлоновке Стрешнева залезла под один из огромных перевернутых баркасов, сменила теннисный шелк на скромный ситец и вернулась к бабе Груне в прежнем образе.
Аграфена Осиповна всё ещё лежала в постели, но выглядела гораздо лучше, румянее и свежее. Пети на месте не было, и Вася получила возможность спокойно пообщаться на интересующую ее тему.
Выслушав поток вопросов о прожитом дне, она взяла женщину за руку.
— Я расскажу всё, что делала поминутно, но сначала, дорогая моя Аграфена Осиповна, расскажите, как вы меня узнали?
— Да как не узнать, — всплеснула руками баба Груня, — у тебя же одно лицо с твоей мамой. Я, грешным делом, сначала подумала, что ты — это она!
— А откуда вы знаете моих родителей?
— Мы были не только знакомы, но и дружны. Твои родители были любимыми и лучшими учениками профессора Филиппова, когда я служила у него экономкой.
— Профессора Филиппова? Вы ничего не путаете? — переспросила Вася, вспомнив слова адмиральши про секретные документы и лабораторию.
— Ну да, Михайла Михайлыча Филиппова, — подтвердила баба Груня. — После его смерти меня спрятал Силантьич, а вся твоя семья бесследно исчезла, и я боялась, что вас всех тоже… А потом пришла ты.
— Подождите-подождите, — Василиса потерла пальцами виски, пытаясь сложить в голове совершенно неожиданную мозаику, — смерть профессора не была случайной и вам пришлось прятаться, как и моим родителям, так?
— Так, Васенька, — вздохнула женщина.
— А теперь, Аграфена Осиповна, очень прошу вас поподробнее…
Глава 33
Тайна профессора Филиппова
— Мы тогда проживали в Санкт-Петербурге, — прикрыв глаза, словно прокручивая в уме фильм-хронику, степенно начала баба Груня. — Мы — это Михаил Михайлович, его семья и прислуга, на пятом этаже дома №37 на улице Жуковского. Там же, рядом с его квартирой, располагалась редакция «Научного обозрения», а ниже, на 4-м этаже — лаборатория профессора.
— Простите, Аграфена Осиповна, но можно чуть поподробнее про Филиппова, я его совсем не знаю. Даже фамилию такую не слышала.
— Ах вот оно что, — баба Груня поджала губы, — не сподобились, стало быть, родители твои. Хотя, понять их можно…
Она грустно улыбнулась и из её глаза выкатилась одинокая слезинка.
— Ты прости меня, Васенька, за слёзы. Просто как вспомню… Любила я его, тайно. Он даже не догадывался. Да в него многие девицы были влюблены. Невероятного обаяния был человек…
Она вздохнула, коротко всхлипнув, смахнула слезинку и продолжила.
— Михаил Михайлович, как истинно гениальный человек, был талантлив во всём. Он с отличием закончил Санкт-Петербургский университет по физико-математическому курсу и почти сразу же защитил диссертацию, а потом еще одну — в Гейдельберге. В совершенстве знал несколько иностранных языков, постоянно пользовался зарубежными книгами и журналами, читал в подлинниках произведения древних авторов, новинки научной и художественной литературы из Германии, Франции, Италии, Англии. Когда он поручал мне оформить подписку…
— Значит, вы были не только экономкой? — уточнила Стрешнева.
— Не только, — чуть смутилась баба Груня, — я часто разбирала его корреспонденцию. Её приносили целыми мешками, ведь Филиппову приходили письма со всего света, и не только от учёных…
— А от кого ещё?
— Профессор был очень разносторонним человеком. Представляешь, Вася, в трёхтомном «Энциклопедическом словаре» 1901 года почти все статьи подготовлены им самим. Он писал работы по социологии, политической экономии, естествознанию, математике, химии и даже по литературоведению. Его исторический роман «Осаждённый Севастополь» очень хвалил Лев Толстой, с которым Михаил Михайлович неоднократно встречался и переписывался. Лев Николаевич заметил, что это литературное произведение Филиппова даёт совершенно ясное и полное представление не только о Севастопольской осаде, но о всей войне и её причинах.
— А вы, Аграфена Осиповна, какое участие принимали в работе профессора, раз так хорошо её знаете?
— У меня хороший почерк и мне часто приходилось переписывать набело статьи и письма Михаила Михайловича, потому что его почерк понять мог далеко не каждый. Мне даже казалось, что он специально пишет небрежно. Но переписанные мною работы Филиппов любил перечитывать, говорил, что выглядят они совсем по-другому, сразу видны его недочёты, неизменно вносил новые правки в готовый к печати текст. Приходилось переписывать множество раз, вот и запомнила наизусть многое, даже не понимая, что означает то или иное слово.
— Вы сказали «готовый к печати»? Вы переписывали его научные работы? — приняла охотничью стойку Василиса.
— Нет, это делали Стрешневы, то есть твои родители, Васенька. Я больше занималась журналом Михаила Михайловича. Профессор сам его основал и был редактором. На его страницах почитали за честь печататься Менделеев, Бекетов, Лесгафт, Бехтерев и другие светила нашей науки… А незадолго до своей гибели Филиппов открыл никому неизвестного калужского учителя Циолковского. Он первый начал его печатать, находил его идеи близкими к своим собственным…
Баба Груня заёрзала на кровати. Василиса поправила подушку, помогла женщине устроиться поудобнее.
-11 июня 1903 года я отнесла в редакцию газеты «Санкт-Петербургские ведомости» письмо профессора. Переписывала его трижды, а Михаил Михайлович проверял и каждый раз вносил дополнительные правки. Совсем измучил меня. Наверно, поэтому я и сейчас его помню почитай что дословно. Он писал: «Всю жизнь я мечтал об изобретении, которое сделало бы войны почти невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, практическая разработка которого фактически упразднит войну. Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дёшев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайною опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, а частью крайне ядовитых».
