Ленька-карьерист (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Имя, Лида, — повторил я настойчиво, и в моем голосе прозвучали те нотки, которые она уже знала и которым не могла перечить.

— Глеб, — наконец произнесла она. — Глеб Ордынцев.

— Ордынцев, — я повторил фамилию, запоминая ее, внося печать в память. — Хорошо. Больше он тебя не побеспокоит. Считай, что этого человека в твоей жизни больше нет. А теперь иди в зал. И улыбнись: все будет хорошо. Обещаю!

Она посмотрела на меня с тревогой и надеждой. Я видел, что она немного напугана моей уверенностью, но в то же время огромный груз свалился с ее плеча. Она изменилась и пошла обратно.

А я остался в коридоре, глядя в темное окно. Глеб Ордынцев. Я еще не знал, как именно я с ним разберусь. Но я уже знал, что в моем распоряжении есть ресурсы, в том числе, о которых этот хлыщ даже не догадывается. Где-то у меня завалялись в записной книжке контакты следователя, накрывшего ту банду, что досаждала Сеньке… Надеюсь, у него найдется пара толковых оперов. Или проще все сделать по партийной линии через Бочарова? Наверняка он оставил в МВТУ «на хозяйстве» кого-то из своих знакомых. Надо подумать!

Январский воздух 1930 года был колким и колючим, как битое стекло. За окном, в маленьких сумерках, кружилась редкая поземка, качая кроны голых лип на Тверском бульваре. В кабинете Моисея Аароновича Гинсбурга было тепло и тихо. На тяжелом дубовом столе под зеленым сукном лежал тонкий, отпечатанный на машинке листок — сухая выжимка из донесения одного очень наблюдательного человека.

Моисей Ааронович в задумчивости разгладил бумагу. План, казавшийся столь простым, провалился с треском, оставив лишь разочарование. Казалось, все идет прекрасно. Он совершенно точно определил природу молодого Брежнева как «собственника», человека, для которого «мое» — это основа мироздания. Такой сам не отдаст девушку, зато есть проверенный вариант — ревность. Если «его» девушка будет уже не совсем «его», тогда он сам от нее откажется. Они успешно запустили в его мирок въедливого червячка, который должен был осуществить план. Самоуверенный, смазливый аспирант Глеб Ордынцев, с его модной прической и нагловатой улыбкой, казался для этого великолепным инструментом. Он должен был стать тем раздражителем, той песчинкой, которая вызовет бурю в стакане воды.

Но… буря прошла где-то в стороне, а вот инструмент сломался.

Реакция Брежнева оказалась неожиданной: он не стал устраивать сцен, не поссорился со своей девушкой и не бросился с кулаками на соперника или что-то подобное, нет, он поступил куда опаснее и тоньше. В один прекрасный день аспиранта Ордынцева вызвали в деканат, где влепили строгий выговор с занесением в личное дело за сущую мелочь — опоздание на семинар. Через два дня — еще раз, теперь — за не вовремя составленный отчет. А два выговора за короткое время — это уже беда: еще одно нарушение, и может последовать отчисление! А вечером того же дня к Глебу подошел неприметный человек и тихим, бесцветным голосом передал «устную расшифровку» случившегося: ему вежливо, но недвусмысленно объяснили, чтобы он забыл дорогу к гражданке Лидии Васильевой, если не хочет, чтобы в его личном деле появились куда более серьезные и труднообъяснимые замечания.

Парень внял. И к Лиде он больше не подошел даже на пушечный выстрел.

А это обращает внимание на две вещи, и обе были неутешительными. Во-первых, девушка была абсолютно верна своему Леониду и не поддавалась ни на какие провокации. Ее лояльность была незыблема, как гранит. Во-вторых, Брежнев уже обладает ресурсом — неформальной властью, способной запустить в ход партийную машину для решения личных проблем. Тихо, эффективно и без лишнего шума. Он был не просто перспективным юношей, он уже был игроком.

И что теперь? Моисей Ааронович встал, подошел к окну. Там, внизу, высекая из заиндевелых проводов снопы синих искр, прогромыхал редкий трамвай. Отец Аркадия Гольцмана рвал и метал, требовал действий, но что он мог ему предложить? Лезть напролом — значило напороться на невидимую, но прочную стену. Этот Брежнев оказался не из тех, кого можно взять на шару!

Что же… если реку не перепрыгнуть, то нужно искать брод!

Мысль пришла медленно, выплывая из глубины своего житейского опыта. Они пытались действовать «в лоб», пытались разрушить. А что, если попробовать созидать? Не клин вышибать клином, а построить мост.

Он вернулся к столу. А ведь дочка Дора — красавица, умница Дора. Она ведь знала Брежнева с детства, она обязана ему жизнью. Между ними уже есть, тонкая, но прочная нить — связи из общего прошлого, из былой беды. Кто знает — может быть, если поощрить их встречи, то связь эта станет прочнее?

И не нужны никакие интриги, никаких подставных парней: нужно просто снова организовать встречу. Написать или позвонить, поздравить с успехами ЭНИМСа, с карьерными достижениями, о которых уже шепотом вовсю толковали в близких к власти кругах. И без всякой помпы, по-соседски, по-дружески пригласить в гости на чай.

И здесь, в приватной, теплой квартире, где будет пахнуть маминым пирогом, будет царить его Дора — умная, красивая девушка, хозяйка дома. Они поговорят о жизни, о Каменском, вспомнят то страшное время, общих знакомых, расскажут друг другу, как сложился с тех пор их жизненный путь… Станут друзьями. А там… Моисей Ааронович усмехнулся своим мыслим. А там — видно будет. Жизнь — сложная штука, особенно для молодых. Сегодня они верны друг другу, а завтра все может измениться. Случайности, ссоры, недопонимания — всё это неизбежно. И если однажды между Брежневым и его Лидой пробежит кошка, очень важно, чтобы рядом оказалось плечо, к которому можно будет прислониться. Да, это был долгий путь. Но Моисей Ааронович никуда не спешил, и ни разу еще не упускал свой шанс. Только где узнать телефонный номер или адрес товарища Брежнева?

Глава 17

Георгий Максимилианович был не из тех, кто привык откладывать дело в долгий ящик. Не успели развеяться клубы папиросного дыма в коридорах ЭНИМСа, напущенные во время нашей «тайной вечери», а он уже развил бурную деятельность по реализации намеченного плана. И, пока я разбирался с донимавшим Лиду назойливым аспирантом, Георгий Максимилианович уже начал осаду Вождя народов на предмет отстранения Шапиро с поста «смотрящего за авиацией» и реорганизации отделов ЦК.

Несмотря на внешность, заставлявшую вспомнить союзмультфильмовского поросенка Пятачка, в делах Маленков скорее косплеил крота, методично подкапываясь под свою жертву, незаметно проедая дыры в чужой репутации. На публичных заседаниях он больше помалкивал, зато в беседах с нужными людьми из Госплана и ВСНХ, качая головой, постоянно жаловался на «плачевное состояние дел в авиации». Но самое главное — Георгий Максимилианович постоянно, систематично собирал письменную информацию, подтверждающую его позицию: докладные, жалобы от конструкторов и руководителей заводов, рекламации от Управления ВВС наркомата Обороны, от Добролета, от отдельных летчиков и комсомольских, партийных организаций, частей ВВС, свидетельствующую о полном провале Бориса Давыдовича, ложившиеся на столы тех, кто принимал решения.

И вот, когда почва была достаточно подготовлена, Маленков…. отправился в отпуск. А вот его заместитель, Вячеслав Малышев, на первом же заседании Оргбюро, где обсуждались текущие кадровые вопросы, вдруг поднял вопрос об авиации. Он говорил о «системном кризисе», о «разобщенности конструкторских школ», о том, что страна рискует остаться без современных самолетов перед грядущими мировыми бурями, и при этом каждую свою мысль подкреплял собранным компроматом. А потом, как бы между прочим, перешел к главному.

— Проблема, товарищи, глубже, чем просто в авиации. У нас есть десять конструкторских бюро, в которых работают талантливейшие инженеры, но нет центра, который бы направлял их мысли, увязывал их работу с нуждами промышленности. Каждый изобретает свой велосипед. Мы распыляем силы и средства.

Он сделал паузу, обведя взглядом присутствующих.