Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Однажды закинул шерстяной свитер на шестьдесят градусов, и тот, естественно, сел. Упс! Когда Базз попытался его натянуть, тот сидел на нем как обтягивающий топ. А белоснежную рубашку я постирал с цветными вещами. Ткань окрасилась в грязно-серый, и Ромео причитал из-за этого неделю.
Как вы поняли, я своего рода бунтарь.
Вот взять сейчас. Еду по дороге в разных носках, точно Грейнджер. Рассекаю туман велосипедными шинами и кручу педали, а впереди Базз и Уиджи, нагруженные мешками с одеждой. Мы молчим и изредка переглядываемся, ведь один из нас может внезапно бесследно исчезнуть.
Прачечная находится в Нижнем районе. Чуть дальше по улице – направо к стадиону, мимо сгоревшего дома семьи Квинси, и вниз по дороге. Сколько я с Уиджи ни проезжаю мимо дома Грейнджера, всегда из его окна на меня смотрит лавандер. Улыбается, поправляет очки и рукой машет.
Помню, я как-то сказал Уиджи в шутку: «Знаешь, ты мой несчастливый билет. В паре с тобой в окно лучше не заглядывать». А он тогда чуть с велосипеда не навернулся. Не от смеха, а, наверное, от раздувшей его обиды непонятно на что. Посмотрел на меня исподлобья и весь путь не разговаривал.
Если вы решите, будто я дурак, то будете не так уж далеки от правды. Мне и в голову не приходило пораскинуть мозгами. Знаете, провести красные линии от кнопок с уликами, развешанными на пробковой доске, виртуозно разгадать и закрыть дело.
Про прошлое Уиджи я был наслышан, но свести воедино падение Грейнджера и сплетни, бродившие по городу о той злосчастной ночи, я не додумался. Да и со свидетелями вышла засада. Двоих мужчин в капюшонах приметил пожилой часовщик, возвращающийся с работы пораньше. Позднее полицейские спросили, в каком часу его машина оказалась на той самой улице перед происшествием, а он – парадокс, не иначе! – сказал, что не обратил на время внимания. Часовщик, на чьей руке была пара-тройка циферблатов! Только представьте!
Услышав эту новость, я долго истерично смеялся. Мама сильно испугалась. А тут Грейнджер в нежизни просит передать Уиджи: «Его вины в случившемся со мной нет». Сперва, осознав ситуацию, мне захотелось нашему лидеру хорошенько навалять. Правда, погревшись на солнце в роще, я вспомнил его слова, сказанные мне после трагедии с Кеплером: «Никто не накажет тебя сильнее, чем ты сам».
И ведь верно говорил. Ни одна колкая или случайно брошенная фраза с чужих губ не ранит так сильно, как те слова, что звучат – только дай повод! – в голове, поэтому я помалкиваю. Как и сейчас, когда притормаживаю у прачечной.
Я снимаю шлем, выключив фонарик, и искоса поглядываю на Уиджи.
– Ты слишком шумный, Кензи. – Он снимает с багажника пакеты с грязным бельем и грубо бросает их на асфальт, разбивая пурпурный туман на завихрения спиралей. – Если у тебя ко мне вопросы, для этого есть рот.
Базз широко улыбается, и на его щеке появляется ямочка:
– А можно и подраться!
Мы смотрим на него, и он вертит башкой, стреляя взглядом между мной и Уиджи, будто подначивает.
– Чё вы такие серьезные? Хотите потрансгрессировать? Да пожалуйста.
– Порефлексировать, – исправляю я, внезапно почувствовав на плече руку Грейнджера.
– И ты туда же, – ворчит Базз и помогает Уиджи с вещами.
Я оборачиваюсь, но за спиной лишь туманная улица с огнями фонарей, словно повисшими в воздухе, и ощущением тревоги. В соседних магазинах темно. Их витрины отражают ночь и кажутся бездонными, точно колодцы, в которые лучше не всматриваться. Грейнджера, конечно, здесь нет. И среди опознавательных знаков и указателей я чувствую себя особенно потерянным.
Уиджи достает из кармана гремящую связку ключей с ядовито-зеленым помпоном, открывает дверь, и мы заходим внутрь, включая фонарики. Поскольку сеть принадлежит мистеру Дику, сигнализации нет. Никому не придет в голову ограбить владельца казино.
Когда я об этом узнал, мне было семь. Мама носила сюда одежду, а я сидел на скамейке, наблюдая за крутящимися барабанами, и гадал, каким образом мистер Дик – со слов родителей – отмывал тут деньги. Ведь купюры попросту промокнут. Уж мне ли было не знать! Годом ранее я постирал двадцатку, отложенную на покупку конструктора, и долго плакал, не решаясь сознаться родителям.
Заметили, насколько я плаксивый? Бабушка всегда говорила, что перед миром я хожу будто голый. Мне тогда это выражение показалось странным, и я смутился. Сегодня те слова звучат совсем иначе, но, надеюсь, на мне если не броня, то хотя бы носки с надписью «Плюс сто к храбрости»…
– Шевелись, – Базз пихает меня в спину. – Чего лыбишься, дурень? Не хочу тут застрять.
Я переступаю порог и врастаю в пол. В воздухе стоит запах порошка, безумная смесь из кондиционера и хлорки. Удушающая чистота въелась в швы кафельной плитки на полу, запряталась по углам, где валяются забытые крышки от моющих средств, и осела в системе очистки воздуха, прилипая к вентиляционным решеткам с пылью.
Какое счастье, что тут нет шкафов, куда бы меня запихали.
– Извольте, сэр Маккензи, – Базз вручает мне мой же мешок.
Я его забираю и хватаю пустую пластиковую корзину на входе.
Это здание – бывшая типография. Сейчас, соседствуя с плесенью, редакция занимает последний, третий этаж. И печатают там – помимо городской газеты – в основном устаревшие открытки да предвыборные плакаты и объявления о продаже очередного дома.
Во времена расцвета местную прессу читали и у нас, и в Гленлоссе, и, поговаривают (в чем я очень сомневаюсь), ее заносило даже в маленькие киоски большого города, разбросанные в спальных кварталах.
Бабушка рассказывала, что типография разорилась одна из первых, и объясняла причину просто: «Чаг ын сэ, люди не любят новости, которые их расстраивают или заставляют сомневаться. Нет гонца? Можно притвориться, что нет и плохих вестей».
Тираж нынешней газеты сократился втрое, и станок для печати простаивает без должной нагрузки уже несколько лет. В том году его решились продать. Когда приехал покупатель, сотрудники столкнулись с непредвиденными обстоятельствами: дверные и оконные проемы оказались малы, поэтому вынести станок не получилось. Так случай решил их судьбу. И редакция продолжила выпускать еженедельник с беззубыми новостями.
Мой взгляд блуждает по бугристой краске на стенах. Под ней, словно эхо былых дней, сокрыты остатки клея и отпечатки газет. Именно здесь, этажами выше, зародилась моя тяга к книгам, когда всем классом нас привели на экскурсию. Настолько огромных рулонов бумаги я прежде не видел. Их прогоняли через громоздкую машину с валиками и роликами. Механизмы гремели. В запыленном помещении все гудело и скрежетало.
Стоял запах чернил вперемешку с краской, целлюлозой и лигнином – веществом, содержащимся, помимо бумаги, еще и в клетках растений и водорослей. Это я узнал от Грейнджера, то и дело тянущего руку для ответа на вопросы экскурсовода, которым выступал начальник бывшей типографии – мистер Уилс. За жизнь он умудрился скопить приличное наследство для своих никчемных внуков, потому что, как сказала моя бабушка, «вовремя вложился в казино, чаг ын сэ».
На той экскурсии – прямо при нас – газеты резали и упаковывали. Уже тогда былые масштабы производства сократились, но это не помешало мне прийти домой и торжественно объявить: «Мам, пап. Я стану писателем. Можно?» И прошлым летом я оказался на подработке в редакции. Помогал с любой свалившейся на меня задачей, лишь бы прикоснуться к напечатанным на пожелтевшей бумаге буквам.
Жаль, не застал времена до развала типографии. А после чего тут только не открывалось и не закрывалось. Прачечная держится дольше всех. На втором этаже сейчас крохотный офис турфирмы. Долгие годы в нем работала пожилая женщина с катарактой. Перепутав направление, она запросто, щелкнув не на ту кнопку, могла отправить клиента вместо курорта в глушь.
Иногда перед закрытием к ней заходил часовщик с букетом, а затем по традиции оба шли в закусочную попивать молочные коктейли. Она всегда брала клубничный, а он держал ее за руку и слушал, как прошел день.
Эту милую пару знал каждый в городе. За год до моей смерти женщина мирно ушла на покой в своей постели, а на прикроватной тумбе осталась ваза с цветами. И я верю, что их запах поселился в той комнате навсегда.
Поднимаю голову к потолку и морщусь, вспоминая свою первую неудачную стрижку, из-за которой меня дразнили. Через стену от турфирмы – салон красоты. Там меня и обкорнали. Владелица – миссис Муди – дама специфичная. У нее
