Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Через стенку от турфирмы до сих пор ютится магазинчик для охоты. В детстве их вывеска с рычащим гризли доводила меня до истерик. Сын хозяина подрабатывает охранником в казино и, поговаривают, занимается незаконной торговлей оружием. Верю с трудом. Видел его пару раз через витрину боксерского клуба. Если он чем и занят в свободное время, так это самолюбованием в отражении, подняв на камеру вес потяжелее.
Вот и Базз разглядывает свои мускулы в витрине, пока Уиджи занят мешками с одеждой и возится у стиральных машин. Поставив корзинку поверх сушилки, я вытряхиваю в нее накопленное за неделю белье. Что-то падает на пол. Я наклоняюсь поднять и вижу…
Свой блокнот.
Я что, схватил его вместе с одеждой с пола?
Дурак! Дурак ты, Маккензи Берд!
Прачечная начинает греметь громче, запахи становятся ярче, а стены движутся на меня, зажимая в капкан. Пульс подскакивает. Сердце бьется в ушах: ту-дум, ту-дум. И барабан стиральной машины, загруженный кроссовками Базза, стучит в унисон с моим страхом.
– Кензи? – слышу я свое имя и прижимаю блокнот к груди.
– Мне надо вернуться.
Я разворачиваюсь и рвусь к выходу.
Чья-то рука цепляется за мою футболку и тянет назад.
– Кензи!
Не успеваю добраться до своей цели, как передо мной возникает Уиджи, перекрывая проход. Я мечусь в узком коридоре между ним и техникой и тону под толщей паники, будто надо мной образовалась непробиваемая корка льда. Она утаскивает якорем на дно и разрывает легкие. Кажется, все дверцы разом открылись и помещение стремительно заполняется водой. Я глотаю ртом воздух. Барахтаюсь, размахивая руками. Прикусываю губы.
– Да в чем дело? – Уиджи сжимает мои плечи. – Твои мысли как взорвались. Дыши глубже, Кензи.
– Ему тут не место, – трясу я блокнотом, раздражаясь, что приходится объяснять очевидные вещи. – Его надо вернуть в мотель. Он… Он приносит несчастья.
Уиджи подводит меня к скамье, сажает на нее и наклоняет мою голову к коленкам.
– Вдох. Выдох. Давай же.
Слушая его голос, я механически выполняю указания, стараясь игнорировать давящее чувство в груди. Дышать так тяжело, словно я пытаюсь крутить педали проржавевшего велика.
– Помнишь свой первый день в нежизни? – внезапно спрашивает Уиджи.
– Д-да.
– А мои слова у твоего надгробия?
Я перебираю воспоминания, точно ищу чистую футболку среди горы грязных, и достаю, кажется, нужное:
– Ты сказал: «У тебя на штанах блевотина».
Уиджи сопит, и я почти уверен, что он улыбается.
– После этого.
Пялиться на кеды мне быстро надоедает. Я выпрямляю спину и касаюсь затылком прохладной стены. Ощущение, будто кто-то отпустил кнопку перемотки – и мир постепенно вернулся к привычным скоростям.
– «Если кладбище зовет, – я повторяю по памяти, – значит, есть незакрытые двери. И ты не обязан храбриться, когда вокруг темно и страшно».
Базз появляется в проходе, жуя батончик.
– А мне он сказал, цитирую: «Все самое плохое уже произошло».
– Это вуду-анализ, Базз, – хмыкаю я, приходя в себя. – Индивидуальный подход.
Уиджи встает со скамьи и тычет двумя пальцами мне в лоб, вообразив себя Итачи[72]. Базз садится рядом со мной, широко расставляя колени.
– А обязательно разговаривать загадками? – Он подрисовывает над губой воображаемые усики и продолжает, пародируя мудреца: – Когда вокруг темно и страшно, возможно, вы в заднице.
Я присоединяюсь к нему и передразниваю Уиджи, пародируя серьезный тон:
– Когда вокруг темно и страшно, возможно, вы забыли включить свет.
Мы с Баззом смеемся, он дает мне «пять».
– Мне бы хватило простого «не ссы», – ржет Базз и добавляет, спохватившись: – Кстати, об этом. Пойду отолью, а то тревога на мочевой давит.
Он уходит, оставляя нас с горой одежды. Я запихиваю блокнот в рюкзак и отношу к своему велосипеду. Затем утрамбовываю все это в треклятую розовую корзинку с глаз долой.
Базз
MISSIO – DizzyУиджи раскидывает светящиеся неоном стики по прачечной, и ядовито-зеленое свечение разгоняет тени по углам. Кензи распределяет одежду перед стиркой, а я, насвистывая знакомый мотив, поднимаюсь на второй этаж. Передо мной – салон красоты. Я прохожу мимо опущенной металлической роллеты по коридору налево. В Т-образном крыле – туристическое агентство и охотничий магазин. Мне мимо них и прямо. С первого этажа доносится смех мальчишек, и я, противясь своей темной-претемной натуре, улыбаюсь как дурак. Но мой настрой разбивается о вонь.
Пахнет хлоркой, и этот запах напоминает мне о днях в больнице…
Возможно, вы насмотрелись сериалов, где неудачники, похожие на меня, находят в стационаре друзей и обязательно влюбляют в себя самую красивую девчонку. Брехня! Сегодня ты знакомишься с соседом по палате, через неделю он умирает в реанимации, а вы не успели собрать пазл, не доиграли в скребл[73], не подружились. И с каждым ушедшим в конец коридора мальчишкой сам понемногу отходишь в мир иной.
Особенно отвратительно себя чувствуешь, когда силы есть, но прежняя жизнь уже машет тебе на прощание ручкой. Спиленные в первую неделю вены и синяки под одеждой уже не скроешь. Сидишь на капельнице с такими же везунчиками по жизни, а время тянется, словно раствор, – по капле. И самое ужасное во всем этом – гнетущая тишина. Мне казалось, именно с таким аккомпанементом опускают в могилу гроб.
Тишина – звук безысходности.
В кабинете, где мне делали химию, я садился у окна, поскольку остальные места часто были заняты. Сразу понял почему. Никто из заболевших не хотел наблюдать, как жизнь проходит мимо, пока мы застряли где-то посередине. А еще, точно в насмешку, напротив онкологического центра располагался цветущий парк, где часто гуляли семьи с детьми. И мне приходилось созерцать мир, который – хоть сиюминутно сдохни – без меня бы уж точно справился.
Между нами, девочками, я себе придумал гнусное развлечение. Даже неудобно рассказывать, но мы с вами – надеюсь – не чужие друг другу люди. Особенно после того, как вы узнали про мой инцидент с порванными на заднице штанами. Так о чем это я? Была у меня игра – придумывать болячки счастливым подросткам по ту сторону стекла. И чем радостнее они выглядели, тем коварнее я им накидывал. От герпеса и хламидий до чего похуже. Сейчас мне за это стыдно, а тогда развлекался без угрызений совести.
Однажды мимо больницы проходил Кензи вместе с мамой, и наши взгляды пересеклись через окно. В отместку за улыбку до ушей я наградил его стригущим лишаем. Надеюсь, когда он переслушает мои записи, то поймет и простит. Ведь кому-то выпало и похуже. Например, геморрой. С этой мыслью я захожу в мужской туалет, расстегиваю ширинку и…
Слышу из коридора глухие шаги.
– Уиджи? Кензи?
Звук пропадает, и мой голос теряет уверенность:
– Эй! Не смешно.
Я тянусь за спину, но вспоминаю, что оставил биту внизу. Если позволить страху загнать себя в угол, значит, заведомо проиграешь даже без боя. Не бывать такому! Это мой город. Мое поле. И пускай на моей стороне неудачники, мы команда.
– Пошло оно!
Толкаю дверь и выхожу, грозно – насколько это возможно – свечу фонариком туда, откуда пришел. И тут эхом разлетается вибрация от смартфона. Я хмурюсь и первым делом по привычке похлопываю себя по карманам.
Но это суперлавандер затеял игру.
– Ну, давай поиграем, сука.
Луч света натыкается на стены и скользит через крохотное окно, застревая в ночи. Я поворачиваю налево. Дышу часто, приоткрыв рот. Не из-за страха, а от адреналина, стучащего изнутри в ребра. Он разносится по телу к каждой мышце и органу, точно весть о скором сражении.
Поворачиваю за угол. Миную турфирму и охотничий магазин, но теперь они слева. Замечаю в тупике на полу свечение. Стены, как живые, двигаются и давят со всех сторон. Я было наклоняюсь подобрать телефон, но слышу за спиной движение. Резко разворачиваюсь, направляя в его сторону фонарик. Луч дотягивается до конца коридора, подсвечивая в воздухе взвесь пыли, и я прислушиваюсь. Уверен, мне не показалось. Кто-то затаился в тенях, надеясь на их милость.
Суперлавандер просчитался, если думает, что я боюсь темноты. Я жил в ней слишком долго, и мы стали одним целым. Сросшимися частями, которые однажды – через сопротивление – в себе принимаешь.
Я отвожу пятку
