Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Мы смотрим вниз. Базз отходит к стене и зажмуривается. Лестница обрывается – видимо, она сломана уже давно, – и нам остается только прыгать. Я подбираюсь к краю, оценивая обстановку.

Внизу, прямо под нами, открытый контейнер для мусора, набитый черными мешками и хламом. В нем наверняка найдутся и разбитые бутылки, и острые консервные банки. Не мягкий матрас, как показывают в кино. Что ж. Раны затянутся. Боль пройдет. Мы выживем.

– Надо прыгать, Базз. Я первый, – разминаю лодыжки и шею, – потом ты. По сигналу.

На его щеке появляется ямочка.

– Договорились, дурень.

– Обещай мне. Дай слово, что прыгнешь, или я толкну тебя и протащу за волосы до самой границы города. Так и знай!

Базз улыбается шире:

– За волосы будет сложновато.

Я оглядываю его короткий ежик, и в этот момент вдалеке слышится вой псов.

– Давай, – подталкивает меня Базз. – Я за тобой.

– Не вздумай юлить!

Сделав максимально возможный разбег, я отталкиваюсь и прыгаю, заставив лестницу громыхать и трястись. Лечу вниз, разбивая руками воздух, и приземляюсь во что-то мягкое и одновременно твердое. В бедре и лопатке нестерпимо жжет – и я вскрикиваю от колющей боли, прикусив щеку до крови.

В носу стоит запах тухлых овощей и гниющего мяса. Меня почти выворачивает, но я сдерживаю позыв, хватаюсь за край контейнера и подтягиваюсь наверх. Озлобленные псы рядом, и от адреналина по телу проходит дрожь.

Почувствовав ногами асфальт, я делаю глубокий вдох. Бедро горит. Боль сковывает каждое движение. Я нащупываю в ране осколок и задерживаю дыхание, как перед прыжком с трамплина. С силой дергаю, сгибаясь пополам, и зажмуриваюсь так крепко, что перед глазами мелькает калейдоскоп из искр. Пытаясь сдерживать крик, я поскуливаю, точно побитый пес. От частого дыхания становится только хуже. Схватившись за край контейнера, я собираюсь с духом и потихоньку – дюйм за дюймом – выпрямляю спину.

– Ты норм? – шепчет Базз с лестницы.

Область лопатки пульсирует, но, дотянувшись до нее, я не нахожу ничего, кроме мокрой раны. Должно быть, просто царапина. Глубокая и ноющая.

– Порядок, – я поднимаю большой палец вверх и начинаю перебирать пакеты с мусором, стискивая зубы. Постоянно оглядываюсь, замираю и прислушиваюсь. Через пару секунд возни подложка с мусором кажется мне безопасной, я поднимаю взгляд.

– Прыгай, – хлопаю я по пакетам.

Базз отрицательно мотает головой, и мне становится по-настоящему страшно. Будто все, пережитое до этого, было детской игрой – невинной шалостью, созданной треклятым городом. Но не это – ужас от возможности потерять кого-то еще.

– Если ты не прыгнешь, – я показываю на асфальт, стараясь говорить тише, – то мы останемся здесь. Оба. Меня сожрут псы, и я буду приходить к тебе в кошмарах!

Базз жует нижнюю губу и озирается по сторонам.

– Не могу, Кензи.

– Можешь! Ты обещал, – говорю я и тут же понимаю, что нет.

Не обещал.

В порыве отчаяния я отворачиваюсь и прислоняюсь лбом к холодному металлу, посматривая на воображаемые часы. Время тянется. Базз мнется. Слышу, как он мерит шагами лестницу, видимо, настраивая себя перед прыжком. Надеюсь, так оно и есть.

Наконец, лестница издает скрежет. Не успеваю повернуть голову, и Базз, матерясь, падает на мешки. Он вскрикивает, схватившись за плечо, и я зажимаю ему рот ладонью.

– Потерпи. – Я убираю руку. – Грейнджер оставил мне карту с батончиками. Все твое!

Он пытается рассмеяться, но шипит от боли.

Базз приподнимается, прерывисто дыша. Так, словно воздух встречает препятствие. Капля пота стекает по его скуле и скатывается за ворот толстовки. Он прикрывает дрожащие веки и облизывает посиневшие губы. Затем открывает глаза, и я помогаю ему выбраться. Замечаю на его плече прилипший лист бумаги, исписанный корявым почерком, и шкурку от картофеля. Я стряхиваю их, и меня пронзает осознание.

– Кензи? Ты в порядке? – кряхтит Базз.

– Мой блокнот…

Я поворачиваюсь к тому месту на углу прачечной, где мы оставили наши велики. Базз подсвечивает мне фонариком, и в луче проскальзывают очертания пса, рыщущего по улице. Мы резко отступаем на несколько шагов назад.

– Он нас почуял? – я стараюсь говорить шепотом.

– Не думаю. Тут ярдов тридцать. А насчет блокнота…

– Неважно.

– Важно. Тебе. – Базз кладет здоровую руку мне на плечо и наклоняется, поймав взгляд. – Там велосипеды. Туда и обратно. Я подожду. Все равно придется ехать на багажнике. Если что, отвлеку их свистом.

– И как ты в таком состоянии убежишь? – Базз молчит. – Вот именно. Никак. Жди здесь. – Я перевожу луч фонарика в противоположную сторону переулка, в самый темный угол. – Там, кажется, чисто. Метнусь к видеопрокату и вернусь. Видел, там припаркован велик.

– Но твой блокнот…

Я стараюсь вложить в улыбку уверенности:

– Заведу новый.

– Ладно, – с сомнением отвечает Базз и сползает на асфальт, не в силах даже спорить.

– Если нападут псы… – я склоняюсь к нему.

– …то я заверещу, – он смотрит он на меня с усмешкой.

– Я серьезно!

– И я, дурень.

Базз беззвучно ржет, и я закатываю глаза:

– Придурок.

Светлеет, и фонарик уже не нужен. Слабый туман окутывает меня, а страх придает сил и притупляет боль. Через десять ярдов я оборачиваюсь, но Базза уже не видно. Добежав до угла, я выглядываю на улицу. Прислушиваюсь к шелесту вылетевшей из урны бумажки, чтобы за ним не скрылось сопение псов. Всматриваюсь в мигающий светофор и проверяю, не притаились ли неподалеку фантомы.

До стоянки видеопроката я добираюсь перебежками, тревожно оглядываясь на собственную тень. Велик стоит на том же месте – у парковки. Видимо, мистер Робинсон снова поссорился с женой, та его выгнала из дому, и ему пришлось переночевать в магазине. Я посылаю воздушный поцелуй в небо, внезапно уверовав в высшие силы, и перекидываю ногу через раму.

В витрине отражается происходящее на экране включенного телевизора. Из-за кассы виднеется голова мистера Робинсона, натянувшего кепку на глаза и храпящего так, что слышно даже снаружи.

Оттолкнувшись, я давлю на педали и через минуту добираюсь до контейнера. Не вижу Базза, и на несколько секунд меня накрывает паникой. Но, подъехав поближе, замечаю знакомую фигуру, скрючившуюся в темноте. Увидев меня, Базз вяло улыбается. Это заставляет меня прибавить скорости, а добравшись до его убежища, я торможу так резко, что шины визжат. Но на шум мне уже наплевать.

– Как ты? – я опускаюсь перед Баззом на колени.

Он пытается улыбнуться:

– Кровь не останавливается, но все путем. И не от такого оживали.

«Верно», – думаю я и закусываю губу. Да только никто не знает, что бывает, если тебя подстрелил суперлавандер. Но эти мысли я отметаю и помогаю Баззу подняться. Веду его к велосипеду и, сняв тот с подножки и придерживая руль одной рукой, второй помогаю Баззу устроиться на багажнике.

– Держись за меня и не вздумай отпускать! – Я, неуклюже пытаясь сохранить равновесие, забираюсь на сиденье. Базз слабо обхватывает руками мой торс. Когда его щека прижимается к моей спине, Базз сдавленно охает от боли. Моя лопатка горит огнем, но я стискиваю зубы, потому что расклеиваться не время.

– Терпимо? – оглядываюсь я.

– Д-да, – говорит он, но на самом деле это звучит как «нет».

Я отталкиваюсь ногой и со всем усилием, на которое только способен, давлю на педали. Велосипед поскрипывает под нашим весом. Базз сжимает меня крепче, и я чувствую, как моя футболка намокает от его крови.

Мы выезжаем из подворотни и мчим, пытаясь обогнать солнце. Пот льет с меня градом. Мышцы горят, но я не сбавляю темп ни на секунду. Лопатка изнывает. Бедро, куда воткнулся осколок, болит все сильнее. И где-то между поворотом к границе тумана и показавшейся вдалеке рощей мне становится дурно. Не от наступающего на пятки рассвета, а от ощущения полной беспомощности. Что делать, если мы вырвемся из лап города, но для Базза это не поменяет ровным счетом ничего?

Однажды, когда один из мальчишек рассек руку, Уиджи зашил рану простой иголкой и нитками. Царапины он заливал медицинским клеем, а синяки и ссадины проходили за пару дней сами. Я оживал, утонув однажды, но то была моя ошибка. Никто не вытаскивал пули от пурпурного пистолета, и на «Стене Посланий» об этом не написано ни слова.

Мои мысли возвращаются к Уиджи. Он будто стучится в мой ментальный барьер, который держится на остатках надежды. Я зажмуриваюсь всего на пару вздохов, пытаясь остановить навернувшиеся слезы. Если бы мы могли связаться по рации…

И тут я вижу свой велосипед! Узнаю его по треклятой розовой корзинке и жму на педали, игнорируя отдающую во всем