Сердце его в Эдирне - YeliangHua

Раду остановился у дверей покоев султана, и, спустя целую вечность, занёс руку, чтобы постучать, но неожиданно звука не последовало.

В следующее мгновение он осознал, что Мехмед, услышав его шаги, открыл ему раньше. Как долго он стоял перед открытыми дверями, Раду понятия не имел — однако, вероятно, это длилось не менее минуты.

Примечание к части

Как истинный и, вероятно, единственный фанат пейринга МехмеРаду, я не могу не написать короткое уточнение, что в описаниях отношений этой пары именно Раду в итоге приходит к Мехмеду, а не наоборот. С этим историческим фактом читатель может делать что угодно, но с такими стихами я бы тоже пришла, омагад

Стихи, как всегда, принадлежат перу Мехмеда Фатиха, этот автор — лишь скромный переводчик этой невероятной красоты.

Часть 8

Султан сам не понимал, зачем позвал Раду с собой. Ему следовало уйти ещё в начале ужина, а не сидеть едва не до рассвета — но, увы, он был слишком жаден, когда дело касалось принца. Раду ему всегда было мало, даже если они проводили вместе дни — как будто он не мог надышаться воздухом в его присутствии.

Как будто ему всё ещё было мало того, что принц и так был почти всегда рядом.

Раду был интересным собеседником, способным мастерски ставить в тупик, и в то же время наслаждаться незатейливыми разговорами ни о чём. Мехмед не даром выбирал его своим спутником, если ему предстояло участвовать в сложных переговорах. Принц таже оказался незаменимым миротворцем — он видел людей насквозь, различая их скрытые мотивы, но при этом умел сохранять лицо и не горячиться. В нём ясно угадывалось влияние Халил-паши, и он был достойным приеемником великого визиря отца Мехмеда. Но…

Почему-то этого было всё ещё недостаточно.

Чем дольше Мехмед находился рядом, тем сложнее ему было покидать принца.

Он не смог заставить себя уйти вовремя. Вместо того, чтобы отправиться к себе, продлевал эту ночь, как мог. Беспомощно наблюдал за тем, как обыкновенно равнодушный к алкогольным напиткам принц пьёт неразбавленное вино, прожигая султана слишком красноречивыми взглядами, на которые Мехмед до сих пор запрещал себе отвечать.

В какой-то момент ему показалось, что большого вреда не будет в том, чтобы немного поухаживать за Раду за столом — тем более, гости не то, чтобы были особо внимательны в этот час. Мехмед убеждал себя, что делает это, чтобы отвлечь принца от чрезмерных возлияний, однако он врал сам себе. То, как Раду смотрел на него, и как доверчиво ловил губами ягоды винограда, сокрушило бы святого. Находиться рядом с ним, видеть его таким — и ничего не предпринимать — было совершенно новой пыткой.

Мехмед к такому оказался попросту не готов.

Сейчас, сидя посреди шелковых подушек напротив Раду, он изо всех сил старался не опускать взгляд к расстёгнутому вороту лёгкой рубашки, из-под которого проглядывал светлый контур ключиц. Он не позволял себе думать о том, как эти же контуры могли бы оказаться прямо над ним, если бы Раду оседлал его так же, как сейчас седлал бархатный футон.

Знал ли принц, что творил? Делал ли он всё это намеренно?

Он ведь просто сидел перед Мехмедом — почему же в одной его позе чувственности было больше, чем в самом разнузданном танце?

Мехмед не знал.

Знал лишь, что его одержимость ни к чему хорошему не приведёт. К несчастью, с самого начала они оба были обречены идти по этому пути

— Ты ведь понимаешь, к кому и зачем пришёл? — снова спросил Мехмед. Он не был уверен, что ужасало сильнее: то, что принц может передумать, или что он останется. Раду продолжал смотреть на него с тем самым любопытством, с которым до этого изучал до этого древние мозаики. Мехмед неуверенно улыбнулся, указывая на подушку подле себя:

— Ты можешь просто переночевать рядом, если хочешь.

Он замолчал, потому что Раду принялся молча стягивать с себя рубашку, и во всём этом действии не было и тени скромности.

Тонкие пальцы легко расстёгивали пуговицы, как если бы их обладатель не колебался ни секунды. Мехмед завороженно наблюдал за тем, как мягкая ткань струилась в воздухе, спадая по предплечьям. Раду в дрожащем свете бронзовых канделябров казался ожившим произведением искусства, оказавшимся в его спальных покоях по случайности. Его место было, скорее, в древнем храме, где бы ему поклонялись, как он того заслуживал. Поджарый и стройный, светлокожий несмотря на изнуряющие тренировки под палящим солнцем, он был создан для любви. Рельефную грудь венчали мягкие полукружья тёмно-вишнёвых ареол — два гранатовых зерна среди белоснежного сливочного великолепия скульптурных мышц. Взгляд Мехмеда скользнул ниже — к подянутому прессу и выпирающим контурам таза, наполовину скрытым шелковым поясом. Ладонь Раду замерла в секундном колебании, а затем принялась развязывать тугой узел.

Мехмед снова вгляделся в лицо Раду, пытаясь понять, действительно ли принц так уверен в том, что делает.

Замерев, он следил за каждым взмахом густых ресниц, до конца не веря происходящему. Казалось, они оба лишились слов. В немой предрассветной тишине один лишь шелест одежд сводил с ума.

— Раду, — снова позвал Мехмед, с трудом заставляя себя говорить, — не нужно…

Раду остановился, взволнованно поднимая на него свои дивные тёмные глаза. Казалось, он вмиг растерял всю прежнюю смелость. Мягко перекатился кадык на стройной шее. Сверкнуло серебром простое распятие на груди.

— Ты не обязан это делать так.

— Скажи, чего хочешь ты, — Раду смутился, — и я попробую сделать это для тебя так, как ты желаешь.

Мехмед вздрогнул, словно от удара. Он бывал со многими юношами, однако он редко в принципе с ними разговаривал в постели.

С Раду всё было иначе — он был желанен безоговорочно, однако Мехмед понятия не имел, имеет ли он хоть какое-то моральное право уступать своим желаниям.

Сейчас его волновало лишь то, чего желал принц. Даже если голова шла кругом, а в висках стучал жар, лишь желания Раду имели для него значение.

— Прошу, подойди, — Мехмед едва говорил. Голос его сделался глухим и резким, раня его собственный слух.

Раду молча переместился ближе. Теперь, находясь совсем рядом, он замер. Тёмные ресницы опустились, скрывая смущение. Длинные края пояса всё ещё по инерции раскачивались, и Мехмед, словно завороженный, наблюдал за тем, как алые кисти растекались нитями по шёлку