Сердце его в Эдирне - YeliangHua
…возможно, Мехмед всегда чувствовал горечь неразделённой любви — это была неотъемлемая часть того, кем он являлся.
Однако в памяти Раду всё ещё была свежа их прогулка по берегу Босфора, и то, каким счастливым казался султан. Как громко он смеялся, потешаясь над крупицами сахара на подбородке Раду. Как крепко он сжимал ладонь Раду с своей, когда они пробивались сквозь толкотню на местном базаре. С какой лёгкостью он позволял себе поправлять волосы Раду, когда те в беспорядке рассыпались от ветра под его пальцами.
Мехмед казался ему таким счастливым — казалось, само солнце танцевало в его светлых глазах.
Почему же он писал о боли и скорби отвергнутого возлюбленного?
Раду почувствовал, что ему нужно выпить ещё. Он потянулся за кувшином, и в этот момент его кончики пальцев соприкоснулись с чужой ладонью.
— Принц Раду?.. — Мехмед ободряюще улыбнулся. — Ты ведь мой гость — позволь мне сегодня ухаживать за тобой.
Раду убрал руку, чувствуя себя отчего-то ужасно взволнованно. Его лицо и без того было горячим от выпитого вина, а теперь ещё и близость Мехмеда действовала на него совершенно странным образом. Он больше не замечал ни визирей, ни Заганос-пашу, ни музыку. Всё, что его беспокоило — действительно ли человек, который сейчас разбавлял вино в его бокале водой, написал эту песню о нём.
Но Мехмед не торопился передавать ему кубок — вместо этого он принялся разламывать апельсин на дольки, расставляя их на блюде перед Раду. Из гостей остались только несколько человек, да и те выглядели сонными и хмельными, и, очевидно, просто оттягивали момент ухода из лени. Музыканты и танцовщицы тоже завершали выступление, собираясь покинуть зал.
Раду подумал, что, вероятно, сейчас самое время тоже откланяться, но в то же время не мог заставить себя это сделать. Казалось, он не мог насмотреться на то, как пальцы Мехмеда ломают фрукты. Капли сока стекали по изящным фалангам, заставляя его рот наполняться слюной.
— Я не знал, что зимой бывают свежие цитрусы, — пробормотал он, шумно выдыхая.
— Константинополь находится южнее Эдирне, — Мехмед наконец поднял на Раду глаза, расправившись с последним апельсином. И замер, как если бы вдруг позабыл, о чём говорил. — Здесь есть виноград, гранаты, и даже инжир. Ты… хочешь попробовать?
Раду сглотнул, чувствуя, как пульс отдаётся в голове.
— “Лишь поцелуем можешь моё сердце исцелить, дав губ твоих нектар испить мне запрещённый…” — он сам не знал, что говорит. Поспешно отвёл глаза, понимая, что, вероятно, слишком пьян, и Мехмед мог расценить его слова, как оскорбление или насмешку.
К счастью, те немногие гости, которые всё ещё не покинули их, совершенно не обращали внимание на происходящее.
— Ты слушал внимательно, — Мехмед усмехнулся. — Думал, не заметишь.
Раду опустил голову, понимая, что вслепую ступил на запретную территорию. Их уговор чётко ограничивал их обоих, и ему следовало бы проявить себя более сдержанным — особенно, если эти стихи Мехмед действительно писал о нём.
— Так ты всё ещё хочешь попробовать? — ворвался в его мысли Мехмед, и неожиданно Раду осознал, что султан пододвинул к нему блюдо с очищенными фруктами. Раду прошёлся взглядом по ломтикам айвы, гранату, и сочным виноградинам. Ещё полдня назад Мехмед буквально кормил его со своей ладони, но тогда он не увидел в этом ничего особенного. Теперь же он не находил себе места.
— Да, — он не был уверен, о чём именно Мехмед его спрашивал, однако сейчас он ответил бы согласием на любой его вопрос.
Мехмед подался к нему ближе, поднося к его губам виноградину, и Раду осторожно захватил её губами, наклоняясь вперёд. Пальцы Мехмеда пахли фруктовым соком и, соприкоснувшись с губами Раду лишь на секунду, оставили свой сладкий отпечаток. Принцу пришлось удержаться, чтобы не попытаться собрать эту призрачную сладость языком. Он прикрыл глаза, снова приоткрывая губы для нового лакомства.
— Раду, — неожиданно окликнул его Мехмед, — если ты дашь своё согласие, ты не сможешь его отозвать. Ты пьян, и не понимаешь, что творишь.
— Я не настолько пьян, — Раду удивлённо моргнул. — К тому же, ты, Мехмед, кажешься вполне трезвым, раз задаёшь такие вопросы.
— То, что я трезв, не избавляет меня от ответственности за тебя, — Мехмед поднялся на ноги. — Уже поздно, и мне нужно идти. Но, если ты действительно этого хочешь, ты можешь пойти со мной. Я не могу тебе запретить.
Так Мехмед, прихватив с собой кувшин вина, вышел из зала, ни разу больше не оглянувшись.
Раду некоторое время всё ещё продолжал неподвижно сидеть, глядя на тщательно очищенные фрукты. Он всё ещё не понимал, что ему делать.
Идти за султаном? Остаться?
“Ведь ты для его сердца первый и последний храм…”[10]
Он был почти уверен, что, если бы гости не были так пьяны, их бы смутило подобное сравнение — но возлияния сделали публику куда более благосклонной.
Мехмед был всё так же бесстыден в своих стихах, но при этом никогда не пытался задеть словом своего возлюбленного, как это часто делали другие поэты. Он лишь делился своими чувствами. Он по-прежнему открывал своё сердце… но был ли тем, кому он открывался, Раду?
Принц поднялся, чувствуя, что если просидит на месте ещё хоть мгновение, попросту сойдёт с ума. Если сердце Мехмеда горело в одиночестве, а душа его безмолвно кричала — он обязан был его найти, и дело было не в том, что, перебрав с вином, он потерял стыд и сам не ведал, что творил.
Возможно, он желал Мехмеда — однако вовсе не желание вело его по малознакомым коридорам дворца на заплетающихся ногах к дверям чужих покоев.
Он знал, о чём писал Мехмед, не понаслышке.
Он тоже горел этой странной недопустимой любовью.
Чем дольше длилась его разлука с султаном, тем сложнее становилось коротать дни и ночи.
Узнав Мехмеда ближе, он более не желал находиться где-либо ещё, но всё-таки принимал разлуку как необходимость — по правде, он просто привык принимать всё, что жизнь давала ему, с благодарностью. Дружбу, любовь — или просто хорошее отношение.
Он, пленный принц, едва ли мог выбирать.
Разница между ним и Мехмедом заключалась лишь в одном: принц Раду никогда бы не оттолкнул от себя человека, которого по-настоящему полюбил.
То, что творил с собой Мехмед, убивало его.
