Все потерянные дочери - Паула Гальего

В темноте ужасный звук рождается в лишенной плоти глотке Эрио. Он звучит не в наших головах; на этот раз это реальный, осязаемый и гротескный звук, который заставляет меня реагировать.

Я вскакиваю на ноги, не раздумывая.

Я иду на звук, не видя толком, куда целюсь. Это отчаянная атака, я знаю, но у меня нет выбора, потому что в последний раз, когда я его видел, Эрио смотрел на неё.

Так что я крепко сжимаю меч и, как только делаю еще один шаг вперед, тело Эрио озаряется светом.

Я корректирую траекторию и вонзаю меч ему в живот.

Внезапный свет, который теперь падает и на нас, показывает мне, как Эрио перестает смотреть на Одетт, чтобы посмотреть на меня. Он поворачивается медленно, не издавая ни звука, кроме стука костей.

Мы — две светящиеся точки в вечной тьме ночи. Вокруг я слышу сдавленные крики, звук падающего оружия, нервные шаги… Они перестали сражаться, потому что ничего не видят. Есть только мы, Смерть и смертный, и там, наверху во дворце, — Дочь Гауэко.

Через плечо Эрио я вижу Одетт на полу и королеву, Моргану, приближающуюся к ней. Она пренебрегла своим боем ради меня.

«У тебя хватает дерзости отводить взгляд?»

Я выдергиваю меч, ожидая увидеть его чистым, но он выходит испачканным черной и густой субстанцией, похожей на свернувшуюся кровь, и древний, нутряной страх начинает пульсировать в висках.

Эрио вытягивает руку с невероятной скоростью, хватает меня за шею и вонзает пальцы в горло. Хуже всего не кости, впивающиеся в плоть, а ужасное давление, которое они оказывают.

Я не могу дышать.

Я пытаюсь разжать его пальцы, но не могу. Мечь падает на землю со звоном, возвещающим конец.

Крик раздается вдалеке, во дворце, и я с подлинным ужасом понимаю, что это она. Я пытаюсь пошевелиться и увидеть. Я извиваюсь изо всех сил, пытаясь понять, что с ней происходит, но Эрио опускает череп ко мне. В его глазах — глубочайшая тьма миров.

«Слушай внимательно, смертный, потому что её крики будут последним, что ты услышишь».

Взгляд расфокусируется. Легкие горят. Мое время истекло.

Я чувствую слабость в ногах и легкость в голове. И единственная причина, по которой я не ухожу, — это она, Одетт, потому что связь, соединяющая нас, бьется по ту сторону моей груди, предупреждая об опасности, умоляя открыть глаза, бежать, идти за ней.

Но я не могу. Я снова пытаюсь оторвать его пальцы от своего горла.

Хриплый смех, созданный из дыма и костей, насмехается надо мной, пока внезапно не обрывается резким звуком.

Я падаю на землю, не понимая, что происходит, и следующее, что я слышу, — это мое собственное дыхание, возвращающееся с глубоким, свистящим и рваным вздохом. Ко мне возвращается зрение и сила в ногах, и я приподнимаюсь как могу, всё еще на коленях, фокусируя взгляд.

У меня останавливается сердце.

А затем снова начинает биться с силой, пока я пытаюсь примирить с реальностью кошмарный образ, стоящий передо мной.

Огромный белый волк прыгнул на бога смерти, схватил его пастью за рога и смотрит на меня.

— Вставай, мой паладин. — Его голос очень телесен. — Вставай!

Я пытаюсь встать, пошатываясь, и не могу, пока не чувствую руку на плече: уверенную и твердую. Она излучает невозможное тепло, пока я поднимаюсь, а затем вкладывает мне в руку меч. Мой меч.

Едва рука исчезает, я оборачиваюсь, но рядом уже никого нет. Я чувствую головокружение.

— Паладин! — ревет Гауэко. — Бей в шею!

Тогда я иду вперед, как хороший солдат, хватаю рукоять своего клинка обеими руками, кричу, разрывая легкие, поднимаю меч, и последнее, что я вижу перед тем, как опустить его, — это пустые глаза Эрио.

УБИЙЦА БОГОВ

Кириан разгневан. Угроза за угрозой, ярость расцвела в нем кровавыми маками, и теперь он чувствует неистовство… и дерзость. Достаточную дерзость, чтобы попытаться убить бога.

И теперь он достаточно силен, чтобы сделать это.

— В шею! — кричу я ему, и он реагирует.

Он заносит сталь, я с силой сжимаю голову Эрио, который яростно извивается, и дергаю, когда Кириан опускает свое оружие.

Я отрываю ему голову своей пастью, и весь мир чувствует это.

Это ощущают земля, небо, море.

Так же, как когда деабру убили некоторых из наших братьев, само бытие осознает, что что-то меняется в парадигме богов.

Кириан отшатывается назад, но тут же берет себя в руки и смотрит сверху вниз, как тело Эрио перестает двигаться, падает на землю с металлическим звоном монет, которые он хранил, и внезапно превращается в бесформенный мешок: только лохмотья, монеты и кости. Ничто.

Я рычу, чтобы привлечь его внимание, и смертный смотрит на меня так, словно всё еще не до конца осознал, что это реально.

Я поднимаю морду и протягиваю ему голову.

В этот миг возвращается свет, потому что темная сила моей дочери рассеялась. Тусклое сияние звезд и огни дворца снова освещают солдат; но они не могут смотреть по сторонам, потому что их взгляды прикованы только к моему паладину.

— Если используешь её правильно, сегодня больше не должен умереть ни один невиновный, — предупреждаю я его.

И он понимает. Его взгляд заостряется, лицо ожесточается. Он хватает рога и поворачивается с головой Смерти в руке.

Во взгляде смертного больше нет ни страха, ни ярости, ни гнева, лишь решимость героя, о котором будут слагать легенды задолго после того, как он покинет этот мир.

Да, они запомнят его имя. Да, они будут знать, кем он был.

И когда он перейдет на другую сторону, он сделает это с ней.

Они не будут обречены на разлуку. Не перенесут наказания, которое наложили на меня, которое наложили на Мари… и на нашу дочь.

Смертный герой поднимает голову за рога. Она тяжелая, но он едва это замечает. Он поглощен странным чувством нереальности, захвачен невозможным. Он поворачивается с ней к битве, застывшей во времени, и голос его звучит чисто:

— Эрио мертв! — ревет он мощным голосом. — Мы, Волки, победили!

Проходят секунды, которые кажутся ему вечностью, и затем первый из Львов бросает на землю свой меч.

Некоторые немного колеблются, но вскоре присоединяются к нему. Один за другим они складывают оружие. Падают щиты и мечи, самодельные копья; они опускаются на колени и закладывают руки за голову.

Все они лицом к Кириану, ко мне. Все следят за костями, что теперь лежат на земле, и за той чудовищной головой, которую