Проданная драконом, купленная Смертью - Кристина Юрьевна Юраш

глазах, даже в бессознательном состоянии, я видела ту же боль, что и в своих — десять лет назад, когда меня обвинили в отравлении.

Ты тоже верила, что любима. Ты тоже думала, что он защитит. А он поверил лжи.

— Держись, Марина, — прошептала я, словно чувствуя в ней родственную душу. — Ты не одна.

Я меня уже не мутило от вида крови. Почти. Еще немного, и я смогу обсуждать за едой открытые раны и богатый внутренний мир пациентов.

Часы тикали.

Кровь текла.

Инструменты позвякивали о железный поднос.

Доктор боролся — не как целитель, а как воин, что отбивает каждую секунду жизни у самой Смерти.

Наконец он отпрянул, вытирая пот со лба.

— Зашей рану на бедре, — бросил он мне. — Я… Я должен подумать.

Он резко вышел.

Я даже не возразила. Аккуратно взяла иголку, вымочила ее в зелье, как это делал доктор, и стала зашивать. Вот здесь я чуть не упала в обморок. “Я зашиваю куртку! Бежевого цвета! Обычная куртка… Зашиваю аккуратно… Потому что это моя любимая куртка!”, — шептала я себе как мантру, чтобы не думать о том, что зашиваю человека.

И вы знаете, это помогло! Я аккуратно зашила рану и срезала нитку. А потом прилепила к ней компресс.

Я справилась! Я только что своими руками зашила рану! Сама! Без подготовки!

Доктор вошел и проверил шов.

— Недурно, — произнес он, отогнув компресс. — Сойдет для первого раза…

И только сейчас я увидела, что его руки трясутся. Вот почему он не мог зашить. У доктора просто тряслись руки.

В приёмной тем временем царила тишина.

Соседи замерли, притихли.

Женщина в платке сжимала подоконник так, что пальцы побелели.

— Доктор… — выдавила она. — Она… будет жить?

Доктор молчал.

Потом — тяжело вздохнул.

— Я сделаю всё, что в моих силах. Но… шансов очень и очень мало. Её тело… Оно уже сдаётся. Как будто решило: «Хватит».

Соседка зарыдала. Остальные соседи опустили глаза.

— А ребёнок? — вырвалось у соседки, и голос её дрожал, как натянутая струна. — А как же ребёнок?

Глава 39. Две жизни

Доктор стоял, опираясь на дверной косяк и вытирая дрожащие руки о полотенце. Его лицо — как выжженная земля после пожара: пепельное, изможденное, но всё ещё твёрдое.

Он помолчал. Потом тяжело вздохнул.

— Дитя пока живёт. Но шансов… мало. Очень мало.

Он поднял глаза на толпу за дверью — на тех, кто принёс Марину, кто слышал её крики, кто видел, как муж бил её ногами в живот.

— Всем — вон, — приказал он. — Сейчас же. Можете прийти завтра! Не надо мне тут дверь подпирать! И на нервы действовать! От того, что вы тут сопите, лучше ей не станет! Я вас уверяю!

Никто не посмел возразить. Даже бойкая всезнающая соседка лишь кивнула и потянула остальных за рукава.

Я осталась стоять в приёмной, глядя, как доктор устало опирается лбом о косяк.

— Простите, что накричал на тебя, — бросил он, не оборачиваясь. — Иногда… просто не хватает слов. Только крик остаётся.

— Я не обиделась, — тихо сказала я с легкой улыбкой. — Вы спасаете жизни. А не устраиваете чаепития.

Он тоже усмехнулся — впервые за весь день. И потрепал меня по голове.

— Вот и умница.

Я пошла стирать бельё — то самое, что пропиталось кровью и потом. Вода в корыте была ледяной, пальцы сразу онемели, но я терла, пока пятна не побледнели. Только после этого я взяла передышку, отогревая руки.

И вдруг поняла: вот почему у доктора нет денег.

Он не торгуется. Не лебезит. Не выставляет счёт.

Он лечит.

Даже если за это не заплатят ни гроша.

Когда я вернулась, доктор уже переносил Марину в палату. Я помогла — поддержала под спину, пока он осторожно опускал её на кровать. Лицо бедняжки было в синяках, глаз припух, губа разорвана. На лбу — компресс, на животе — плотная повязка. Она дышала часто, прерывисто, будто каждая секунда давалась ей с боем.

Доктор поправил одеяло, поправил подушку — не как врач, а как отец.

— Сегодня сделаешь чай, — сказал он вдруг, глядя на Марину. — Вечером придет мой старый друг. Чувствую… партии будут две.

Слово «партии» ударило в висок, как молот.

Две.

Значит, на кону мать и ребёнок.

Он будет играть за них отдельно.

И, скорее всего, проиграет одну из них.

Сердце сжалось так, что стало трудно дышать.

— А можно я поприсутствую? — прошептала я, не отводя взгляда от бледного лица Марины.

Доктор посмотрел на меня долгим и пристальным взглядом.

— Если он этого захочет, — вздохнул доктор Эгертон. — И да… Только без глупостей. Хорошо? Я не хочу потерять тебя! Я понимаю, что он к тебе благоволит. Но… в любой момент это может закончиться. Ты же понимаешь, о чем я? Поэтому не вмешивайся. Никаких «пусть живёт!» и «вы не имеете права!». Это не спектакль. Это — закон. Обещаешь?

Я кивнула.

Но про себя подумала:

«Обещать — не значит выполнить. Если он заберёт её… я снова скажу “нет”».

Потому что справедливость не должна умирать первой.

Даже если за это придётся платить жизнью.

Глава 40. Предчувствие

Я стояла у плиты, заваривая чай. Сегодня это был не просто напиток, а целый ритуал, чтобы успокоиться перед предстоящей партией. Я нервничала так, что у меня тряслись руки.

Разве можно выиграть у Смерти?

И что-то внутри подсказывало, что это практически невозможно.

Вербена. Корица. Щепотка сахара — не для сладости, а для надежды.

Потому что в этом доме надежда — редкий товар, как чистое сердце или честное слово в особняке Арбанвилей.

Интересно, меня уже похоронили или нет? Как мой муж объяснил «замену» супруги газетам? Доктор газет не выписывал. Поэтому мне оставалось только гадать.

Сейчас злость немного поутихла, словно буря. Но обида никуда не делась.

Я понимала, что шансов отомстить бывшему мужу и Мелинде у меня нет. Я не стала богатой, да и, видимо, никогда не стану. Но я не жалею. Я знаю, что в моих руках жизни людей.

“Да ладно раскисать! Может, бывшему мужу срочно понадобится клизма!” — усмехнулась я, глядя в окно. — “Вот тогда ты отыграешься на нем сполна!”

“Ах-ха, как смешно, прекрати!” — мрачно вздохнула