Брат моего парня (СИ) - Вашингтон Виктория Washincton

Он посмотрел на меня боковым зрением — так, будто пробовал слова на вкус, прежде чем сказать.

— Им не понравится, — произнёс он хрипло.

Я напряглась.

Он добавил:

— Им никогда не нравится, когда люди из… других сред пытаются жить честно. Они предпочитают, чтобы вы либо тонули, либо цеплялись за них. Любой самостоятельный шаг — уже почти оскорбление.

Я опустила взгляд на свои руки, всё ещё сжимающие папку.

— Вот почему я выбрала работу далеко. Чтобы никто из вас не подумал, что я пытаюсь воспользоваться ситуацией.

Он медленно выдохнул — долгим, почти раздражённым выдохом.

— Ты единственная, кто имеет отношение к семье и вообще не пытается воспользоваться ситуацией.

Я моргнула.

Он продолжил, уже жёстче, чтобы скрыть оттенок эмоции:

— Ты не просила денег. Не просила связей. Не пыталась пролезть через Кая. Не устраивала драм. Только работала. Училась. Грызла гранит, пока остальные грызли друг друга. И да, тебе трудно. Но ты всё равно идёшь сама.

Он повернул голову, и его взгляд на секунду задержался на мне чуть дольше, чем позволяла логика.

— Это вызывает уважение, — сказал он тихо.

Я замерла.

Он так говорил, будто вырывал признание у самого себя. Будто эти слова были запрещены — особенно для меня, особенно из его уст. И они никак не клеились с тем, что сейчас происходило в университете. А вдруг все-таки….

И как бы я ни старалась не показывать, что это что-то значит… что-то дрогнуло внутри. Невероятно тонко. Почти больно.

Машина свернула на нужную улицу. Дождь ударил сильнее, стёкла завибрировали.

— Минуты три, — сказал он. — И ты будешь там.

— Спасибо, — выдохнула я.

— Не благодари, — сказал Коул хмуро. — Только не промокай больше до состояния утонувшего котёнка. У меня аллергия на глупые поступки.

Я тихо фыркнула.

Он это услышал.

И впервые за весь день угол его губ дрогнул — почти улыбка, но слишком хищная, чтобы быть доброй.

Три минуты тянулись медленно, как натянутая нить, готовая лопнуть в любой момент.

И всё это время он смотрел вперёд, но чувствовалось — он чувствует каждый мой вздох.

И это делало воздух между нами таким плотным, будто в этой машине едва хватало места на двоих.

14

Машина плавно замедлилась и остановилась у тротуара. Дождь всё ещё лил стеной, будто хотел смыть весь город до основания. Сквозь стекло слышался гул капель — ровный, почти гипнотический.

Я почувствовала, как замерло внутреннее пространство машины. Будто сейчас что-то должно прозвучать. Но никто не говорил.

Коул заглушил двигатель. Рука осталась на ключе чуть дольше, чем нужно. Ненавязчивая, почти случайная пауза.

— Приехали, — сказал он наконец. Просто констатация факта, но в его голосе было что-то странно плотное.

Я посмотрела на дверцу — будто в ней был выход на другую планету.

— Да, — ответила я.

Пальцы легли на ручку, но я не спешила её нажимать. В салоне было чересчур тепло. Чересчур тихо. Чересчур… опасно для мыслей. А там, за дверью, — мокрый асфальт, собеседование и ещё одна битва, в которой мне предстоит выиграть в одиночку.

Я всё-таки нажала на ручку. Дверь приоткрылась, пропуская холодный поток воздуха.

— Рэн, — сказал он.

Я замерла. Не обернулась — просто осталась сидеть, наполовину повернувшись к выходу.

— Что? — спросила я.

Коул не сразу ответил.

— Если тебя там будут прессовать, — произнёс он низко, — не позволяй им вести себя как с мусором. Ты идёшь туда не за подачкой. Слышишь?

Его голос… не был резким. Не был мягким. Это был тот самый редкий тон Коула, когда он говорит честно, но так, будто это признание может убить.

Я медленно повернулась.

Он смотрел прямо на меня. Никаких эмоций. Только эта ровная, выверенная сосредоточенность, от которой всегда хотелось отвернуться первой.

— Я справлюсь, — сказала я, стараясь, чтобы голос был твёрдым.

Он кивнул. Почти одобрительно. Почти.

— В этом я не сомневаюсь, — сказал он.

Я выдохнула — коротко, едва заметно — и всё же выбралась из машины. Ливень ударил в лицо ледяными каплями, по коже пробежал озноб. Я прижала папку к груди, закрывая собой документы, и наклонилась снова к дверце.

— Спасибо, — сказала я. Спокойно. Без лишних эмоций. Но искренне.

Коул ответил не сразу. Будто сам решал, стоит ли отвечать вообще.

— Не за что, — произнёс наконец. — Иди.

Я кивнула и закрыла дверь.

Но, сделав несколько шагов по мокрому тротуару, не удержалась и оглянулась. Машина ещё стояла. Фары отражались в лужах, вода стекала по капоту. Через стекло было видно — он смотрел на меня.

Не на дорогу. Не на телефон.

На меня.

И только когда я подошла к входу здания, он тронулся с места и исчез за поворотом — как будто только это было разрешением уехать.

Фойе оказалось небольшим, с серыми стенами, запахом кофе и низким гулом кондиционера. Я сняла мокрую куртку, провела ладонью по волосам, выравнивая то, что ещё можно было выровнять после ливня. В зеркальном стекле лифта выглядела чуть бледнее, чем хотелось бы, но глаза — живые, собранные.

На ресепшене сидела женщина лет сорока, с ровно уложенными волосами.

— Фамилия? — спросила она, не поднимая взгляда.

— Бертон, — я назвала имя и добавила — …на собеседование на должность ассистента в аналитический отдел.

— Вторая дверь налево. Назначено через двадцать минут. Но ваш внешний вид, — она сморщила нос.

— Ливень, — сказала спокойно, пожав плечами.

— У всех дождь, — равнодушно ответила женщина давая понять, что дальше говорить не намерена.

Отлично. Начало прекрасное.

Я первым делом свернула в туалет — слишком хорошо понимала, как выгляжу после ливня. Хоть я и успела подсохнуть, но вода в волосах всё ещё стекала по спине, оставляя неприятные холодные росчерки.

Дверь щёлкнула, закрыв меня в крошечной комнате со светлым кафелем и слишком ярким зеркалом. Я подошла ближе и тихо выдохнула: вот она, картина дня — бледная кожа, чуть покрасневшие скулы, влажные пряди, которые я попыталась пригладить пальцами. Конечно, ничего идеального. Но и не катастрофа. Могло быть хуже.

Я включила сушку для рук и направила струю тёплого воздуха в волосы — пусть ненадолго, но это спасло общую ситуацию. Лёгкая тонкая кофточка подсохла быстрее, чем я ожидала.

Руки тряслись так едва заметно, что человек со стороны и не увидел бы. Но я — чувствовала. Всё внутри пульсировало — не страхом провала, нет. Скорее… ощущением, что стою на границе чего-то важного. Как будто если сейчас я поверну назад, то моя жизнь останется в том же бедном круге, где я уже слишком долго топчусь.

Я выпрямилась. Провела ладонями по лицу — собрала себя, как могло бы звучать в инструкциях к жизни, если бы такие существовали.

Когда я вышла в коридор, я уже была почти спокойна. Почти.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Я постучала и услышала короткое «войдите».

Внутри — простая комната. Никаких стеклянных панорам, никаких полированных столов, никаких дизайнерских кресел, которыми так любят щеголять корпорации. Всё строго, даже аскетично. Мужчина у окна — высокий, широкоплечий, лет пятидесяти. Пиджак сидел на нём безукоризненно, но в его взгляде не было ни снобизма, ни высокомерия. Только внимательность и усталость человека, который слишком много видел.

— Рэн Бертон? — произнёс он, повернувшись ко мне.

— Да, — я сжала папку чуть сильнее, чем следовало, и вошла.

— Проходите, присаживайтесь.

Его голос был спокойным, но резким — без оттенков, без попытки смягчить углы. Я села на стул, ощущая, как ткань на спине чуть влажная. Надеюсь, это не бросается в глаза.

Он изучал меня пару секунд.

— Насколько я понимаю, вы — первокурсница? — спросил он.

— Да.

— На гранте?

— Да.

Он кивнул, будто ставил галочки в невидимом списке.