Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

Андрей начинает двигаться во мне с задержкой, доставляя нарастающее удовольствие.

Сегодняшний наш секс тихий и очень нежный. Я глажу его плечи, повторяя маршруты по досконально изученному рельефу.

Раскачивающие движения его бедер секунда за секундой приближает нас к моменту, который одновременно хочется ускорить и оттянуть.

И на нем, и на мне — усталость, пыль и пот сегодняшнего дня, но я тянусь к коже и слизываю с нее соль, совсем не брезгуя. Он мной тоже. Совсем. Как бы это прозвучало, если переводить с языка первобытного желания на человеческий? Или не стоит обманывать себя и даже пытаться?

Под моими накрывшими грудную клетку пальцами спешащими часами работает мужское сердце. Я плавлюсь из-за сладкого трения внутри и откровенного взгляда глаза в глаза.

Чем ближе мой личный финиш — тем меньше в голове "важных" мыслей. Подаюсь вперед, но ухватить новый поцелуй не успеваю, потому что меня раскаленной стрелой пронизывает неожиданный оргазм.

Падаю обратно и прогибаюсь, подчиняюсь резко сжавшимся мышцам вдоль позвоночника. Удовольствие раскрывается огромным красочным цветком. Я даже будто бы вижу это за темнотой собственных век, но о передышке у мужа не прошу. Толчки внутри продлевают мое телесное счастье и увенчиваются не менее красочным, чем мой цветок, грязным:

— Блядь, — которое заставляет меня улыбнуться, чувствуя, как внутри растекается горячее.

Открываю глаза — изображение плывет. Поднимаюсь на локтях и трогаю губами закаменевшие скулу, подбородок, шею. Плечо.

Дальше — кусаю. Улыбается уже Андрей. Оживает и направляет мое лицо себе навстречу, чтобы снова целоваться.

Оторвавшись, внимательно изучает мое лицо. Разбирает на черточки. Что при этом думает — и хочется знать, и как же страшно!

— Полежишь со мной? — Спрашиваю прежде, чем успеваю себя затормозить. С трепетом слежу, как губы растягиваются в настоящей улыбке, оголяя ряд ровных белых зубов.

Моя жизнь пошла совсем не по сценарию, но я каждый раз не могу не думать, смотря на него, какой же у нас будет красивый сын!

Вместо ответа Андрей зеркалит меня таким же:

— Полежишь со мной? — Вызывая искренний смех. Со стороны звучит глупо, ты прав. Но и ладно.

Андрей устраивается рядом. Я двигаюсь ближе и вжимаюсь телом в тело. Мы редко спим в обнимку. Мне кажется, Андрей не большой фанат телячьих нежностей. Он ценит сон. Ему нужно высыпаться. Мне тоже непривычно чувствовать прижатое чужое тело. Но, бывает, я просыпаюсь ночью и чувствую на себе его руки. Или спиной грудь. Или как ровное дыхание щекочет за ухом. И в такие моменты переживаю особенное счастье.

Тактильный контакт после секса тоже его дает. Это совсем не так холодно, как было у нас после первого, хотя и его я вспоминаю с трепетом. Плохое из памяти стирается быстро. Хорошее топит в ощущении почти настоящести.

— Если боишься, можешь отказаться.

Не поняв, о чем речь, опираюсь на локте и смотрю на Андрея. Он уже вполне серьезный. Уверена: если приложу ладонь к груди, то услышу ровный сердечный ритм. Это во мне всё еще эхом по стенам отголоски оргазма. У него всё быстрее.

— От чего? — Спросив, силой заставляю себя вернуться взглядом от губ к глазам. Он ждет.

Дождавшись, тянется пальцами и проезжается от моей щеки до затылка. Сложно сдержаться и не поощрить эту ласку кошачьим движением навстречу. Поразительно, как мы сочетаем сухой договор с таким чувственным сексом.

— От предложения по фонду. Инициатором был не я, но меня спрашивали, стоит ли. Я подумал, тебя может заинтересовать. Но вы с Авророй два часа трещали… Вопросов, видимо, много. Сомнений.

Я снова розовею и немного прикусываю уголки губ. Мы не о том трещали, господи! Но о чем — я тебе не скажу.

Кашлянув, проверяю голос. Он в норме. А я — почти.

— Ты прав. Я волнуюсь, конечно. Но не настолько, чтобы отказаться, не попробовав. Это очень почетно. Кто я? А меня приглашают. Не хочу быть трусихой в глазах… Всех. Я и не трусиха…

— Ты и не трусиха. Я это знаю.

В ответ на серьезное утверждение улыбаюсь благодарно. Мне важно, что ты так считаешь.

Андрей подает легкий импульс и через секунду я уже перебрасываю ногу через его бедро, садясь верхом. Упершись ладонями в грудь, наклоняюсь к нему и целую. В квартире чуть прохладно на мой вкус, но сейчас это совсем не чувствуется. Руки мужа оглаживают мою спину и несильно сжимают ягодицы.

Я делаю недвузначное движение бедрами. Ему нравится. Делаю ещё одно. И ещё.

— Мне хотелось бы попробовать себя в чем-то… Пусть не творческом, но около того. Грустно думать, что три года в моей жизни не будет ничего, кроме…

Не договариваю, чтобы потом не корить себя за лишние слова. Я же не знаю пока, а вдруг мне понравится три года заниматься только ребенком?

И… Сексом. Если секс после родов останется. Мы об этом не договаривались.

— Ты не ограничена в занятиях. Просто…

— Они должны вписываться в наш договор. — Договариваю за Андрея. Он кивает после паузы.

— Да. Они должны вписываться.

Андрей снова подает импульс, который, возможно, способна понять я одна. Приподнимаюсь и чувствую, как на вход давит направленный в меня член, дальше — он наполняет меня. Я упираюсь в подушку под головой Андрея. Когда он снова полностью во мне — выравниваюсь. И начинаю двигаться так же, как до проникновения.

Хочется верить, что красиво. Сажусь ровно. Поднимаю волосы. Мужской взгляд укутывает разгорающейся похотью, создавая иллюзию идеальности моих действий даже если в его глазах они неуклюжи.

Я двигаюсь медленно, больше концентрируясь на эстетике, чем на ощущениях. Потом будет быстро, жадно и ни черта не красиво, а пока вот так.

Андрей тянется к моей груди и гладит. Второй рукой создает прогиб в спине. Я снова вынуждена ненадолго наклониться. Волосы падают ему на лицо. Ногти несильно впиваются в сильные плечи.

Мои губы открываются. Я тихо и сладко стону.

Ловлю взгляд глазами. Тону в затянувшей радужки темноте. Что у него в голове — и хочется знать, и страшно. Не спрошу. По ощущениям: никогда.

— Споешь мне, певичка? — Он мешает во мне коктейль. Пропорции дикие. Желание, возмущение. Страх, пробежавший по телу дрожью, и предвкушение, не дающее остановиться.

Первым делом поджимаю губы, не выпалив опальное: нет. Если бы смогла увести взгляд — отказала бы. Но это выше моих сил.

— Сейчас?

Вместо того, чтобы ответить, Андрей кивает. Я замедляюсь. Дальше — совсем останавливаюсь.

— Что? — Легонько впиваюсь ногтями в кожу, чего Андрей, кажется, даже не замечает. Он во мне, но не просит двигаться. Смотрит в глаза. Буря его расширенных зрачков сгущается до того, что влага предстоящей грозы мешает вдохнуть в реальности. Но секунда, две, три — и в его глазах вдруг совсем светло. Ни тучки. Я его не понимаю.

Но я хочу ему спеть. Единственному.

— На твое усмотрение.

На мое?

Хорошо.

Тишина становится предвестником откровения. Для кого-то петь — это просто петь. А для меня… Если ему…

Первые ноты даются не просто. Я будто вспоминаю давно забытый навык. Впервые за двадцать лет сажусь за музыкальный инструмент. Беру в руки пуанты, которые когда-то натирали косточки до крови и рвали лентами кожу. Пробую знакомый с детства мяч, с которым мы набили кучу синяков…

Я не знаю, насколько точны мои сравнения, потому что мой мяч, мои пуанты и мой инструмент — это мой голос.

Я не владею греческим языком бегло, но греческие баллады — моя слабость. Дарю Андрею любимую.

Тихо, но стараясь так, как никогда. На каждой ноте и каждом слове. Так же я буду петь колыбельные нашему сыну. Но сегодня я пою Андрею. Тайно. О чужих чувствах. В глаза.

Нежно, но до душевной хрипоты. Не знаю, при чем здесь вообще душа, но хочу именно так. Пока он не срывает мое выступление на одной из последних нот. Тянет за шею к себе и пьет финал губами. Переворачивает на спину и заставляет принять плату за выступление, которое я вряд ли забуду.