Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

Не хочется ни перед ним, ни перед собой слишком явно демонстрировать свои истинные эмоции из-за его близости. Они слишком сильные. Я бы сказала, непозволительно.

Включаю телевизор и занимаюсь готовкой.

Пытаюсь зажечь в себе интерес к тревел-шоу с невероятно красивой картинкой и ненавязчивым текстовым сопровождением, но мысли всё равно то и дело уносит. Очевидно, не в ту степь.

Это же можно было бы посчитать обычной субботой настоящей семьи? Я готовлю мужу пирог. Он занимается делами. Рано или поздно спустится. Или я поднимусь. Мы поужинаем. Даст бог, даже поговорим. А ночью…

Ночами у нас всё по-прежнему вязко и сладко.

Ещё я люблю просыпаться раньше Андрея и изучать его расслабленное лицо и сильное тело. Родинки на смуглых плечах. Трепет длинных ресниц. Следы от оживающих вместе с мимикой морщинок. Четкий контур мужественно тонких губ.

Провожать не люблю. Он уезжает и я чувствую в груди пустоту. Но возвращается и…

Неважно.

Кроме прочего, на меня обиделась Василика. Напрямую она меня не обвиняла, но наш диалог становится всё суше и суше. Мы давно полноценно не разговаривали. Я звоню — она сбрасывает. Занята. Причину даже отчасти понимаю: я ни словом, ни полсловом не намекнула ей на свою беременность, хотя по-дружески могла бы. Она узнала наравне со всеми и это обидно.

Но мы с Андреем договорились молчать. Мне было важно сдержать свое слово ему.

Теперь же, когда делиться уже можно, мне снова не с кем.

Я всё же купила себе фетальный допплер и теперь у нас с сыном новый ритуал. Я, может быть, его там, внутри, даже раздражаю своим настойчивым желанием послушать маленькое сердечко, но это мои личные инъекции дофамина внутривенно. Я подсела.

Так же, как на секс с его отцом.

В сохраненных сообщениях Телеграма целая серия голосовых, которые мне некому отправить. Это записи быстрого-быстрого сердцебиения. Я хотела бы Ваське, но не могу заставить ее радоваться за меня после моего "предательства".

Я хотела бы маме, но мамы давно нет.

Я хотела бы Андрею, но… Давным-давно на него не злюсь, и совершенно точно не хочу мстить за безразличие, но мне сложно вернуть себе глуповатый восторг и беспечность.

Эта беременность становится одновременно самым трепетным и ранимым периодом моей жизни.

Поставив пирог в духовку, ещё несколько минут стою, прислонившись пятой точкой к столешнице кухонного гарнитура, и смотрю на экран. Перед глазами — лазурь воды. Золото песчаного пляжа. Каноническая красота Доминиканы, которая должна вызывать восторг. Но внутри меня ровно, а тянет в другое место. За другими впечатлениями.

Снова хочется послушать мир внутри.

Поднимаюсь на второй этаж на носочках, торможу у кабинета и прислушиваюсь. Андрей занят. Это хорошо. Пирог будет стоять в духовке полчаса. Я не делаю ничего запретного или противозаконного, но пальцы подрагивают от нетерпения.

Спускаюсь и достаю со своей тайной полки аппарат и гель из алоэ. Сев на диван, складываю ноги по-турецки. Оголив живот, покрываю его тонким слоем скользкого геля. Жду, пока моя чудо-машина заработает. А дальше — магия.

Поиск с замиранием собственного сердца и поток эмоций, которые невозможно ни проконтролировать, ни обуздать, когда нахожу свое заветное «ту-ту-ту».

С каждым ударом маленького сердца я люблю его ещё больше. Улыбаюсь. Излишняя сентиментальность выступает туманной поволокой на глазах. Сегодня я слышу его громче, чем обычно. Хорошо лежит.

Жаль, телефон далеко. Я бы снова записала.

Поворачиваю голову и смотрю сквозь разделяющее гостиную и кухню пространство на свой лежащий на углу стола-острова мобильный. Можно было бы сходить, но оторваться от занятия невозможно.

Я слушаю сердце сына и собственное трепещет. А чувствуя новое движение внутри, внезапно даже для самой себя смеюсь. Влажно, конечно. Он совсем кроха, но с характером. Приставучая мама утомила.

Но дай ещё немного… Дай ещё чуть-чуть… Пожалуйста…

Прошу и слушаю, пока магия не обрывается неожиданным для меня движением. Не внутри, а снаружи.

Наше с сыном уединение разрушает шорох со стороны дверного проема. Поднимаю взгляд и замираю.

Так долго ждала, когда освободится, но настроенный на Андрея слух сбойнул. Я только сейчас понимаю, что его голос давно не слышен фоном. Я пропустила всё. Что закончил говорить. Как спустился.

Думаю, долго ли там стоял… И краснею.

Сморгнув, улыбаюсь, скрывая неловкость. Тянусь за салфетками и вытираю датчик. Дальше — живот.

— Привет, — боже, Лена, вы здоровались! Щеки все сильнее розовеют. Спускаю ноги на пол. — Через десять минут будет пирог. Уже пахнет, слышишь?

Выдерживаю прямой взгляд секунду. Дальше — увожу свой, утопая в неловкости.

Почему ты так смотришь? Почему ты молчишь?

— Ты делаешь это по медицинским показаниям? — Андрей задает вопрос хрипловатым голосом. Может быть переболтал с кем-то, а может быть… Волнуется.

Его взгляд и выражение на лице не меняются. Он все такой же серьезный. Внимательный. Смотрит на меня. А я стараюсь в ответ смотреть и не умереть от перевозбуждения. Не сексуального, конечно. Речь об эмоциях. Их во мне слишком.

— Нет, — улыбаюсь, отвечая мягко. — С ним всё хорошо, но врач разрешила… Баловаться. Это больше для меня. Мне нравится слушать.

Замолкаю и пытаюсь не сойти с ума в тишине. Вслед за страхом держать зрительный контакт возникает невозможность его разорвать. Я знаю, что нужно натянуть рубашку на живот, встать и сделать вид, что ничего не произошло.

У него есть достаточно: фотографии плода в телефоне, возможность всегда спросить и я отвечу. Возможность трогать. Гладить. Разговаривать. И мне нечего стыдиться. Но вместо этого смотрю и судорожно пытаюсь считать хотя бы что-то на лице мужа. Не получается.

Дальше — отчаянный шаг на минное поле. Когда одна за другой взрываются — больно. Я уже по нему танцевала. Не знаю, зачем мне это снова, но…

— Хочешь послушать?

Пусть лучше больно, чем никак.

Андрей колеблется несколько секунд, а может не колеблется и я всё придумала. Дальше кивает. Мое сердце вдребезги. На глазах снова слезы.

— Да. Сделай так ещё раз. Пожалуйста.

Опускаю голову и прижимаю датчик к тому же месту, игнорируя дрожь в пальцах и горле.

На один шаг Андрея приходится три удара детского сердца. Я посчитала.

Глава 24

Лена

Уже глубокая ночь, но я не сплю. Тишину нарушает разве что размеренное мужское дыхание. Сквозь не до конца задернутые шторы по полу растекается лунный свет.

Даже не верится, что после бездны разговоров наконец-то наступило наше с Андреем спокойствие. Хочется им насладиться. А может быть вовсе не им.

Рука Андрея лежит на моем голом бедре. Одеяло сбито. Сам он — на животе, повернув ко мне голову. Как будто по заказу.

Я смотрю привыкшими к темноте глазами на него и не верю.

И верю. И не верю. И верю.

Мы вместе слушали сердце сына. Его взгляд был максимально сконцентрирован на моем животе. Слух настроен на удары. Когда муж поднял глаза к моим, я чуть ли не впервые увидела в них слабость. Он… Тронут. Ему… Важно.

И это важно мне.

Дальше мы снова занимались каждый своими делами. Ужинали. Болтали. Уже не о том, что, уверена, так же сильно повлияло на него, как в свое время повлияло на меня.

Но позже, ночью, занимаясь любовью, он вел себя особенно. Особенно смотрел. Особенно двигался. Я тонула в нежности, которая совсем не обязательно должна быть подкреплена любовью.

Между нами слишком много. Между нами на всю жизнь. Может быть на любовь уже и места нет.

Но если обычно после оргазма я отлично засыпаю, то сегодня не могу отлипнуть взглядом от Андрея. Ни глаза закрыть. Ни сбегать в туалет, хотя и чувствую, что мочевой пузырь поджимает.

Кажется, любое движение может разрушить хрупкость момента, который для меня тоже выглядит магическим.