Брат моего парня (СИ) - Вашингтон Виктория Washincton

— Я всего лишь сказал правду, — тихо произнёс он, наклоняясь чуть ближе. — Ты не хочешь, чтобы я уезжал.

Эти слова не были насмешкой — ни капли. Они были обнажённой, непрошенной точностью, от которой перехватило дыхание.

— Я… — горло перехватило, и фраза повисла пустой. — Коул, ты думаешь слишком много.

Он едва заметно улыбнулся как человек, который услышал подтверждение тому, что и так знал.

— Только о том, что касается меня, — тихо ответил он.

— Самоуверенный идиот.

— Возможно. — Он шагнул ближе, почти неслышно, и воздух между нами вспыхнул. Его дыхание коснулось моей щеки, и от этого по позвоночнику прошёл горячий ток. — Но идиоту иногда достаточно одного взгляда, чтобы понять, что на самом деле происходит.

Он сказал это мягко, но слова легли тяжело — как будто именно сейчас он видел меня насквозь, глубже, чем следовало. И мне вдруг стало страшно. Настояще страшно — не из-за него, а из-за того, что он оказался прав.

Я молчала. Он — тоже.

Но в этот момент всё внутри меня сдвинулось — чуть, почти незаметно, но необратимо.

31

Ветер шевельнул стенки беседки, но холод до меня почти не доходил — всё перекрывал жар от его тела. Коул стоял слишком близко. Слишком. Словно ещё полшага — и между нами уже не будет воздуха.

Его взгляд скользил по моему лицу, будто изучал не черты, а реакцию — что именно во мне дрожит, что рвётся наружу, что я пытаюсь спрятать под злостью.

— Ты хочешь, чтобы я остался, — повторил он тише, уже не споря, не утверждая, а будто констатируя факт, который мы оба давно знали.

— Перестань… — выдохнула я.

— Скажи «уйди», — произнёс Коул медленно. — И я уйду.

Я не смогла. Горло сжалось, как будто слова там застревали намертво.

Его тень накрыла меня почти полностью. Я чувствовала, как у него поднимается и опускается грудь — мерно, ровно, но внутри этой ровности жила напряжённая, звериная настороженность.

— Ты не скажешь, — тихо добавил он.

— Потому что ты сам всё за меня решаешь, — прошипела я, пытаясь отступить. Хотя бы на сантиметр.

Он шагнул ровно на этот сантиметр вперёд.

— Я ничего не решаю. — Его голос был низким, опасно спокойным. — Я просто отвечаю на то, что ты чувствуешь.

— Ты ничего не знаешь о том, что я чувствую, — вырвалось у меня.

— Правда? — Он подался ближе, так что его лоб почти коснулся моего. — Тогда почему у тебя дыхание сбилось?

У меня словно обожгло грудь изнутри.

Он видел. Он слышал. Он чувствовал каждую ноту моего тела так, будто оно говорило громче слов.

— И почему ты не уходишь? — продолжил он, почти шёпотом. — Почему стоишь так… будто ждёшь, когда я дотронусь?

Мои пальцы дрогнули.

— Ты ошибаешься, — прошептала я.

— Нет. — Он накрыл мою руку своей, медленно, будто давал мне шанс отдёрнуться.

Но я не дёрнулась.

Тепло его ладони прожгло через кожу, и от прикосновения у меня перед глазами чуть потемнело. Мир сузился до одной точки — «он касается меня».

Коул провёл большим пальцем по моей руке — невесомо, но внутри всё сжалось, будто он нажал на нерв, который я годами пыталась не трогать.

Он отпустил кружку из моих пальцев — она тихо стукнула о столешницу — и обе его руки оказались у меня по бокам, словно отрезая пути отхода.

Я чувствовала его дыхание на губах. Чувствовала дрожь собственных коленей. Чувствовала, как всё, что мы держали внутри так долго, поднимается к поверхности, как раскалённая лава.

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, — прошептал он, — скажи это сейчас.

Я не сказала.

Потому что в этот момент внутри меня ожило всё, что я так яростно отрицала. Желание, которое было не вспышкой — оно было накопленным, застарелым, сильным настолько, что мне стало страшно от самой себя.

Он медленно коснулся моих волос, пропуская пряди между пальцами, ласково, как будто изучал их текстуру, но в этом движении была не нежность. Скорее напряжение, сдержанное на грани.

— Ты меня сводишь с ума, — выдохнул он, прижимаясь лбом к моему. — И хуже всего то, что ты даже не пытаешься этого делать.

Мой голос сорвался ещё до того, как я открыла рот:

— Коул…

Его лоб всё ещё касался моего, и этот контакт был сильнее любого прикосновения. Он держал меня так, будто мир сузился до нашего общего дыхания — смешанного, неровного, горячего.

Мои пальцы сами нашли его футболку, сжали чуть сильнее, чем нужно — так, будто я держалась за неё не для опоры, а потому что отпустить было невозможно.

Коул резко вдохнул — коротко, словно это прикосновение было ударом. Его руки легли на мою талию — горячие, уверенные, крепкие — и в тот же миг моё тело будто перестало слушать разум. Я потянулась вперёд на долю секунды раньше, чем он.

Поцелуй случился как падение.

Не мягкое. Не выверенное. Не осторожное.

Он врезался в меня так, будто держал это внутри слишком долго. Будто всё напряжение последних лет, все скрытые взгляды, все несказанные слова — прорвались в один миг.

Я почувствовала, как у меня перехватывает дыхание, как уходит почва под ногами, как губы становятся горячими, как пальцы цепляются в его одежду, будто я боялась, что он исчезнет прямо из рук.

Он притянул меня ближе, настолько близко, что между нами не осталось воздуха. Поцелуй углубился — резкий, требовательный, но в нём была такая ярость сдержанного желания, что у меня дрогнули колени.

Мои руки поднялись выше, к его шее, и я почувствовала, как он вздрогнул, чуть подался вперёд, будто хотел поглотить меня целиком. Его ладонь легла на мою поясницу, и это легкое давление отправило волну жара вверх по позвоночнику.

— Рэн, — прошептал он, прижимая меня к себе так, что это было ближе, чем близко. — Скажи, чтобы я остановился. Пожалуйста.

Это «пожалуйста» прозвучало как последнее усилие альфы удержать себя.

Я посмотрела ему в глаза. Они были тёмные, почти черные в полумраке — слишком честные, слишком оголённые. И я поняла: если я сейчас отвернусь — он уйдёт. Если скажу «нет» — каждая клетка моего тела будет противостоять.

Я дотронулась до его лица, большим пальцем провела вдоль линии скулы — медленно, дрожа.

Он выдохнул резко, глухо, будто что-то внутри него сорвалось с цепи.

Следующий поцелуй был еще более требовательным. Его руки подняли меня так, будто я была невесомой, и мои ноги сами скользнули вдоль его бёдер. Он прижал меня к себе, а спиной к столбику беседки. Мир стал горячим, ослеплённым, сведённым к его прикосновениям.

Целовал меня жадно, отчаянно, как человек, который слишком долго держал себя на поводке и теперь не мог остановиться. Глубже и сильнее, так, будто хотел запомнить вкус, дыхание, дрожь моих пальцев.

Я чувствовала каждый его вдох, каждый напряжённый мускул, каждое движение пальцев.

Когда я снова оказалась на ногах, его ладони скользнули под мою одежду, едва касаясь кожи, но от этого прикосновения у меня перехватило дыхание так резко, будто из легких выбили весь воздух.

— Я не смогу быть осторожным, — он прошептал мне в губы, почти срываясь на хрип. Слова ударили глубже, чем его поцелуи.

Я не знала, хочу ли осторожности. Я знала только, что его руки на моей талии — правильнее любого выбора, который я пыталась сделать до этого.

Ветер ударил резким порывом. Свет лампы чуть дрогнул. Коул поднял голову, на секунду пытаясь выровнять дыхание, будто собирался отпустить меня… но его пальцы всё равно держали мою талию крепче, чем нужно.

И я почувствовала, как внутри что-то окончательно проваливается — страх, сомнения, весь этот глупый самоконтроль.

Я коснулась его губ ещё раз — медленно, как ответ, который нельзя спутать. — Я не собираюсь выходить замуж за Кая. Он знает об этом. Я ему отказала, — признание вырвалось спутанным и сумбурным.

Его зрачки расширились так, будто тьма вошла в них.

Следующее движение было не резким — решительным. Он обхватил меня под коленями, вновь поднимая на руки. Я вдохнула резко, вцепилась ему в плечи, чувствуя, как мышцы напряглись под моими ладонями.