Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

— Лен, всё будет хорошо. Не дури, договорились?

Улыбаюсь и киваю, но глаза всё равно на мокром месте. Стираю слезы и стараюсь звучать легко.

— Конечно, будет. Но ты всё равно пообещай. Мне так будет легче жить. Мы не знаем, что случится завтра. Мои родители не знали, что разобьются насмерть. Мы с тобой не знали, что я забеременею. Да, он получился случайно, но это мы так решили. И это мы несем ответственность. Если случится что-то плохое, я хочу быть уверена. Я обещаю тебе, что буду любить его, беречь и защищать, сколько хватит сил и сколько буду жить. Ты тоже пообещай. Ты всегда делаешь то, что обещаешь. Давай расширим договор…

Ради себя просить сложнее. Ради сына — что угодно. Андрей качает головой и тяжело вздыхание. Сжав мои щеки, устраивает нам абсолютный зрительный контакт и идет на самую важную во вселенной уступку:

— Я тебе обещаю, Лена. С тобой и с нашим ребенком всё будет хорошо. Я буду любить. Буду.

Даже если хотела бы поблагодарить, не могу. Немею. Провожаю до машины и еще десять минут стою, сжав пальцами перилла на террасе. Губы жжет. Мы поцелуем как печать поставили.

Обвожу взглядом двор. Совсем скоро я буду выставлять сюда детскую коляску. А пока начинаю собираться в роддом.

Андрею пишу за минуту до того, как позвонить Михаилу.

Темиров сразу понимает, что я его обманула. Дождалась, когда начнется заседание и он вставит свою карточку в систему. Готов сорваться, но я против. В этом нет нужды.

Я справлюсь.

Это… Сложно. Рожать одной правда страшно и очень-очень больно. Мне дико не хватает мамы.

Но ни одна боль не сравнится с тем счастьем, которым судьба вознаграждает за муки.

В шесть вечера к моей груди прикладывают новый смысл жизни.

Рожденного быть любимым Давида Андреевича Темирова.

Глава 36

Лена

Из поверхностного сна будто бы за нитку тянет тихое детское кряхтение и следом за ним — причмокивание. Самый сладкий в мире звук.

Я люблю сына так, что умереть готова. Давид — весь мой мир. Огромный источник сил.

Я мама уже полтора месяца и от осознания, что нужно проснуться, тело покрывается липкой испариной.

Я устала. Очень-очень устала.

К звукам младенческих причмокиваний добавляется и шелест одежды. Кресло чуть поскрипывает.

Я открываю один глаза и вижу сидящую в нем тень.

Становится одновременно и легче и стыдно-стыдно.

— Маму не буди, зузунаки, пусть поспит. А мы с тобой сами, да? — Голос Талии Леонидовны укутывает меня облегчением, как одеялом.

А наш с Андреем сын (зузунаки — это по-гречески божья коровка или жучок, бабушка так ласково называет Давида), продолжает с кряхтением опорожнять бутылочку.

У меня много молока. Я сцеживаю. Чаще всего сама встаю к Давиду ночами, но бывает так вырубает, что первой к моему ребенку успевает встать свекровь.

Я ещё какое-то время лавирую на грани сна и яви, но в итоге побеждает материнский инстинкт и ответственность.

Мне даже больно слушать, что он так жадно сосет бутылочку, когда есть моя грудь.

Нужно встать.

Взгляд и разум трезвеют с каждой секундой. Я обещаю себе каждую же секунду оттолкнуться от кровати. Но идиллию улыбающейся Талии Леонидовны и смотрящего на нее своими абсолютно бездонными глазами Давида тоже не хочется разрушать.

Мама Андрея сама замечает, что я проснулась.

Поднимает на меня взгляд и не перестает улыбаться.

— Разбудили, малыш? Прости…

От ее нежности и заботы у меня всегда сжимается сердце.

Талия Леонидовна — невероятная.

Я зря боялась знакомства с ней. И теперь точно знаю: без нее не справилась бы.

Она — спокойная и очень сдержанная пятидесятидвухлетняя женщина. Не повышает голос, не хохочет и не источает излишка эмоций, но внутри нее очень много чувств и энергии. И она умеет заряжать ими окружающих людей.

Свекровь ни разу за эти недели не дала понять, что я безрукая, неопытная или тупая. Не вздыхала. Не подкалывала. А вот помощи от нее я получила массу.

Благодаря Талии Леонидовне я умею правильно качать своего сына. Кормить. Пеленать. Я лучше понимаю, что происходит с ним и со мной.

Благодаря ей я могу позволить себе спать.

Я уверена, что Андрей не отказал бы в няне, но мне больно от мысли, что с первых дней с нашим сыном рядом был бы посторонний человек. Не хочу.

А мама… Пусть и не моя… Это мама.

Приехав на месяц, Талия Леонидовна не покупала обратные билеты и была абсолютно права. Если бы она бросила нас с Давидом в срок, мы полетели бы за ней на крыльях.

Оттолкнувшись от постели, спускаю на пол ноги и сажусь. Тру лицо.

Опередив мои мысли, Талия Леонидовна встает навстречу.

Передает мне сына. Я задираю майку, чтобы приложить к груди.

Поначалу стеснялась делать это при маме Андрея, теперь понимаю, что это глупо.

Талия Леонидовна смотрит на нас с нежностью.

— Это вы меня простите. Он плакал? Я вообще не слышала, — оправдываюсь, качая головой.

На затылок опускается женская рука. Талия гладит меня, и как бы глупо ни было, мне хочется плакать.

Я не привыкла к такому количеству ласки. Мне кажется, я не заслуживаю такой поддержки. Но она есть.

— Нет, не плакал. Я проснулась, зашла. Он бузил. Памперс проверила, оказалось, с подарочком. Поменяли. Решили покушать. Но из мамы вкуснее. Да, зузунаки?

Давид демонстрирует это всем своим видом. Сосет грудь и одновременно с этим пытается крутить ручками-ножками.

Не сдержавшись, я склоняюсь и делаю жизненно-важный вдох с запахом парного молока, младенчества и абсолютного счастья.

Мои гормоны в бешенстве. И я понятия не имею, когда этот шторм кончится. Просто благодарна судьбе, что не одна в нем.

Кормлю Давида и чувствую, как начинаю клевать носом. Талия Леонидовна тоже замечает.

Сын толкает грудь.

— Я его уложу, не переживайте, Талия Леонидовна, — мне неловко обращаться к маме Андрея и по имени, и как-то иначе кроме как с отчеством. По взгляду всегда считываю легкую иронию, но победить себя не могу.

Мне кажется совершенно неуместно мамой звать свекровь, когда ты — договорная жена на три года.

Как обращалась к ней Ксения спросить язык тоже не поворачивается. Мы — разные Андреевы жены.

— Вместе всех уложим. Давай.

На самом деле, я дико хочу спать. Поэтому когда Талия Леонидовна берет из моих рук Давида, испытываю благодарность.

— Ложись, Лен.

Свекровь садится в изножье кровати и кладет подушку себе на колени. Я послушно падаю на нее ухом. Укрываюсь по подбородок пледом. Стонать хочется от удовольствия.

Одной рукой мама Андрея удерживает внука, а вторую я чувствую у себя на волосах.

— Андрей перезвонил? — Спрашивает тихо и у меня снова сжимается сердце.

Днем он не взял трубку. Мы волновались.

— Да. Вечером. Завтра утром уже дома будет.

— Славно как…

И страшно.

Талия Леонидовна гладит меня, перебирая пряди и тихо-тихо поет колыбельную. Я даже не знаю, кому: мне или сыну. Но мы оба очень ей доверяем.

Уплываем в сон под звуки греческих баллад и тихого:

— Дети мои, дети…

У Давида есть не только бабушка, но и дедушка.

С отчимом Андрея, Яннисом Игнатьевичем Стаматисом, я тоже теперь знакома. Он прилетал к нам на неделю. На дольше не смог — в Греции ждет нуждающийся в постоянном контроле бизнес.

Но Андрея он растил как сына и на внука не посмотреть не мог бы.

Яннис — очень открытый, улыбчивый смуглый мужчина с огромной-огромной душой. Давид влюбился в него с первого взгляда, я это почувствовала.

Сейчас раз в день он обязательно звонит Талии Леонидовне или даже мне, чтобы мы по видеосвязи показали внука.

У родителей Андрея есть младшая дочь — Дария. Ей семнадцать и она только поступила в ВУЗ в Америке. Но пусть Андрей Яннису Игнатьевичу не родной и все это знают, он воспитал его как сына. Давида считает внуком. Для меня это… Необычно.