Принцесса крови (ЛП) - Хоули Сара

— Мод? — спросила я.

Триана сморщила нос:

— Обоими ногами упирается — остаётся со мной.

Нет ничего удивительного. Я глубоко вдохнула и задала вопрос, которого боялась больше всего:

— А Аня?

— Не открыла дверь. Думаю, она ещё спит.

Стыдно признавать, но я ощутила облегчение. Она не ответила и на мой стук — значит, вот-вот упустит возможность уйти. Хотеть, чтобы она осталась, — эгоистично, и всё же я поспешила наверх, чтобы разбудить её и спросить, чего она хочет сама.

Сыр и книга исчезли где-то ранним утром. Я постучала в дверь Ани — тишина. Повернула ручку и заглянула внутрь. В комнате было темно, пахло прокисшим вином и немытой кожей. Одеяла свалены к изножью, но самой Ани в них не было — она спала за столом, уткнувшись лбом в раскрытую книгу.

Я шагнула — и под сапогом что-то хрустнуло. Осколки винного бокала.

Грудь стянул знакомый до боли страх.

— Аня? — позвала я тихо.

Её дёрнуло — и тут же затрясло. Рот раскрылся в беззвучном крике.

— Аня, — повторила я громче.

Она рывком села, хрипло вдохнула — стул едва не опрокинулся. Я кинулась его придержать, но Аня глухо рыкнула, отскочила и рухнула на пол.

Ужаснувшись, что напугала её, я присела на корточки, подняв пустые ладони:

— Это я. Это Кенна.

Её лицо было мокрым. Она яростно замотала головой:

— Я не сплю. Я не сплю.

— Ты проснулась, — мягко сказала я. — Только что.

Слёзы полились сильнее:

— Как мне понять?

Я не могла вообразить, как это — не знать разницы между сном и явью. Но её шесть месяцев пытали иллюзиями. Как убедить её, что она в безопасности?

— Помнишь, когда нам было по тринадцать? — спросила я. — Мы нашли ежевику в лесу к югу от деревни.

Она всхлипнула, вытерла нос тыльной стороной ладони. Глаза всё ещё лились, но она слушала.

— Ты уже была достаточно высокая, чтобы дотянуться до верхних кистей, если вставала на носочки, — продолжила я. — А я злилась, что почти не расту. Откатила брёвнышко и залезла на него — и тут же шлёпнулась прямо в колючки. Руки все изодрала, а ты, вытащив меня, едва не свалилась от смеха.

Забавно, какие воспоминания делаются дорогими со временем. Тогда, в тринадцать, валиться в ежевику было позорно; я рыдала и кричала на Аню, прежде чем мы помирились. А теперь я думала о тёплом солнце, о соке на подбородке — и о подруге, которая умеет смеяться надо мной и при этом бережно промывать царапины.

— Ты так и не доросла, — прошептала Аня.

Я тихо хмыкнула — больше выдох, чем звук, — потому что в этих словах эхом проклюнулась знакомая мне Аня:

— Не доросла, — подтвердила я. — Ты не спишь, Аня.

Она поднялась; я — следом.

— Надо было вовсе не спать, — сказала она, упираясь ладонью в стол.

— Что ты имеешь в виду?

Она покачала головой. Кожа под глазами посинела от усталости, её шатало. Когда она провела рукой по лбу, пальцы дрожали. Казалось, она вот-вот рухнет.

В таком состоянии ей нельзя через Болото. Снова — стыдное облегчение: я не готова её отпускать. Через неделю будет ещё один вывоз — мы успеем всё обсудить, решить, что лучше: остаться под моей защитой в Мистее или попробовать собрать осколки прежней жизни в Тамблдауне.

— Почему бы тебе не лечь? — предложила я. — Я пришлю тёплого молока.

Она обхватила себя за плечи:

— Не надо.

По дому прошла рябь магии и отозвалась в моей голове — будто муха задела край липкой паутины, а я, паук, почувствовала вибрацию. Прибыли солдаты Пустоты и Огня — вести людей к свободе.

Дай ей пространство, напомнила я себе.

— Хорошо, — сказала я, отступая. — Но ты можешь позвать за чем угодно. Пожалуйста, отдохни, Аня.

Она не ответила.

Глава 24

Имоджен устроила серебряный бал у Дома Иллюзий — в честь десятого дня Аккорда.

Коридоры здесь были светлее: дрожали от свечей и тянулись вдоль молочно-белого мрамора с пыльно-зелёными и розовыми прожилками. Пол — наоборот: чередование розовых и зелёных квадратов, прорезанных золотыми нитями. Иллюзии больше всех домов чтут красоту, и здесь искусства было больше, чем где бы то ни было в Мистее: гобелены, картины, драпировки, вазы, ломящиеся от цветов, и ниши, полные статуй. На консольных столах полыхали канделябры, ещё свечи парили под потолком. Между восковыми огнями сновали пикси, посыпая нас душистым золотым порошком, пока мы, как в процессии, стекались к бальному залу. От обилия декора должно бы рябить в глазах, но вместо этого всё срасталось в безупречную гармонию, ведя взгляд от одной красоты к другой.

— Ты тут бывала? — спросила я Лару.

— Пару раз, — ответила она, трепеща алым веером, — но при Осрике Иллюзии устраивали меньше приёмов, чем прочие дома. Обычно король назначает нового принца или принцессу, чтобы вести дом, но он никому не доверил занять своё прежнее место.

Параноик — даже по отношению к своим.

— Он жил здесь?

Она покачала головой:

— За тронным залом — королевское крыло. Пользовались им не все правители в истории фейри, но большинство — да.

К нам подошла Гвенейра:

— Значит, ты и правда читаешь мои книги по истории.

Щёки Лары и без того были розовые под румянами, но, клянусь, алели ещё сильнее:

— Лишь стараюсь возместить годы, когда бегала от наставников. Ты сегодня чудо как хороша, Гвенейра.

На Гвенейре было не обычное для неё трико с туникой, а парадное платье — ледяно-белое, сиявшее в свечах. На короткие каштановые волосы водрузилась стеклянная корона.

— Не столь хороша, как ты, — сказала она Ларе. — Барды придумают десятки поэтических титулов, рассказывая потомкам о нашей эпохе. — Она быстро улыбнулась мне: — И тебе, разумеется, Принцесса Кенна.

— Лесть можно не расточать, — сухо отозвалась я. Отрицать было невозможно: Лара затмевала многих фейри в этом коридоре. Глянцевитые чёрные волосы, заколотые рубиновыми гребнями; пышные формы, подчеркнутые алым декольтированным платьем — на неё оборачивались почти все.

На мне — гранитно-бордовое платье в полюбившемся мне крое: рукава сходили на кистях острыми «клювами», а ровный вырез благоразумно не пытался делать вид, будто у меня есть чем похвастаться. Главная драматургия — в спине: глубокий ниспадающий хомут обнажал позвоночник до самой талии. С поднятыми волосами все видели Кайдо — змея, обвившего мою шею; серебряный хвост змейки струился по обнажённой спине. Я чувствовала себя, как никогда, прекрасной.

Лара и Гвенейра разговаривали, а я слушала вполуха, высматривая знакомые лица. По мере того, как нас вталкивало в узкое горлышко входа в зал, я снова пожалела, что ниже среднестатистического фейри. Осколки подарили мне вечную жизнь; неужели нельзя было заодно и пару лишних дюймов роста?

Давка разрядилась, как только мы вошли, и я подавила вздох от красоты. Тысячи свечей плавали над головами, их тёплый свет вытягивал золотые струны из паркета. Обычно стены Мистея — камень, но здесь их укрывала деревянная обшивка, расписанная сценами воздушной охоты. Оркестр играл на галерее, укрытой радужным щитом.

Фейри уже кружились сложными фигурами, другие сплетничали и прогуливались у краёв. Целая стена — шведские столы, ломящиеся от яств; напротив — глубокие мягкие кресла для тех, кто устанет танцевать. Воздух пах сиренью.

Имоджен восседала на стеклянном троне; по бокам — Торин и Ровена, за ними — стража с оружием. Ни одно событие теперь не обходилось без охраны, несмотря на цепи на наших ладонях. Она отпивала из кубка и с очевидной гордостью обозревала зал. Настроение — как всегда на её праздниках — было разудалое; стоило взглянуть на хохочущую пару, едва не вылетевшую с паркетa, чтобы понять: многие уже основательно накачались.

До конца Аккорда — двадцать дней. Мы пьём и танцуем, пока катимся к гибели.

— Тебе стоит улыбнуться, — сказала Лара, легко коснувшись меня веером. — Ты хмурая.