Блэкторн (ЛП) - Джессинжер Джей Ти

Я досиживаю до конца службы, гадая, почему я так стремилась попасть в это место, которое, похоже, предлагает только веские причины для того, чтобы стать атеистом.

Затем проповедь заканчивается, и всем пора уходить.

Но я не встаю. Я не просто так решила прийти сюда сегодня, но я до сих пор не знаю, зачем, поэтому решаю остаться здесь, пока не выясню этого.

Я прошу тетушек отвести Беа домой, говоря, что хочу прогуляться. Они считают, что небольшая прогулка пойдет мне на пользу, и без возражений соглашаются. Я целую дочь, а затем смотрю, как моя семья уходит. Прихожане нервно расступаются перед ними, словно боятся, что болезнь Блэкторнов заразна.

Наконец церковь пустеет, и остаюсь только я и бедный Иисус на своем кресте.

Я изучаю его.

Художник, который его вырезал, должно быть, хотел придать ему изможденный вид, но вместо этого он выглядит виноватым. Ему стыдно.

Может, дело в набедренной повязке. Мне бы тоже было неловко находиться в таком виде в церкви.

— Для вас еще не слишком поздно.

От этого голоса я вздрагиваю. Затем оборачиваюсь и вижу отца О’Брайена, стоящего в конце ряда.

Его руки спрятаны под облачением. Они также скрывают его обувь, придавая ему тревожный омерзительный вид. Бестелесная голова в вышитой простыне, парящая над землей.

— Прошу прощения?

— Я сказал, что для вас еще не слишком поздно, Мэй. Вы еще можете спастись.

— Вы меня помните?

В его глазах невыразимая печаль, как будто он знает обо мне что-то такое, чего не знаю я, и это действительно не сулит ничего хорошего.

— Конечно, я помню дочь Элспет. Ваша мать была верующей. Она надеялась, что и вы будете такой же.

— Верующей в…?

— В Бога.

— А. В Него.

— Вы говорите об этом с разочарованием.

— Я бы отреагировала так же, если бы вы сказали мне, что она верила в Санта-Клауса или Динь-Динь.

— Вот только ни один из них не смог спасти ее бессмертную душу от проклятия. И в отличие от Динь-Динь, Богу не нужна чья-то вера, чтобы существовать.

В его словах чувствуется самодовольство. Он может дать фору Ронану.

Мы смотрим друг на друга в неловком молчании, пока мое любопытство не берет верх.

— Моя мама ходила в церковь?

— Нет. Никогда. — Его взгляд становится жестче. — Она не играла в те игры, которые так нравятся вашим тетушкам.

Мне не нравится его тон и этот осуждающий взгляд.

— Готова поспорить, что большинство ваших прихожан тоже притворяются, отец. Люди просто обожают демонстрировать свою нравственность на публике.

— А как насчет вас? Что вы здесь демонстрировали сегодня?

Перед моими глазами всплывает картина: рой мух пожирает мою гниющую плоть. Я трясу головой, чтобы избавиться от этого видения.

— Ничего.

Отец О’Брайен изучает меня.

— Но вы что-то ищете. Возможно, ответ на вопрос. Или что-то более важное.

— Что, например?

— Спасение.

Это вызывает у меня улыбку.

— Вы говорите так, будто предлагаете это.

— Не я. Он. — Не отрывая от меня взгляда, он указывает на Иисуса, висящего на кресте. — Покайтесь и спаситесь. Воскресните после смерти, чтобы присоединиться к Нему в Его славном царстве, где Он будет править вечно.

— Вы правда в это верите?

— То, во что я верю, не имеет значения, дитя. Важно то, во что верите вы. Вера – это выбор, который вы можете сделать свободно.

— Или это костыль, который нужен слабоумным, чтобы справиться со страхом перед неизвестностью.

— Вы бы не сидели здесь, если бы действительно так думали.

Я начинаю злиться, потому что, возможно, О’Брайен прав. И все же это требует аргументации.

— Почему любое разумное существо должно вечно жить в рабстве, паря в облаках и распевая гимны?

Он улыбается.

— Что ж, подумайте об альтернативе. — Его улыбка исчезает. — Но не затягивайте с размышлениями. За вашу душу идет битва, дитя. Очень скоро вам придется выбрать сторону.

Я вижу, что даже унылый Иисус считает этого парня жутким. Он выглядит так, будто мечтает сползти со своего креста и сбежать.

Я встаю и смотрю священнику прямо в глаза.

— Я сделала свой выбор, отец. Я на стороне науки, которая никогда не поощряет войну, изнасилования, убийства, геноцид или человеческие жертвоприношения во имя догмы. Я читала вашу «святую» Библию. От корки до корки, если уж на то пошло. Это недопустимое художественное произведение, пропагандирующее насилие и нетерпимость. Ваш бог несправедлив и не заслуживает поклонения.

Отец О’Брайен поджимает губы.

— Вижу, вы много времени провели за чтением Ветхого Завета.

— Да. Жуткое дерьмо.

— Иисус – это Новый Завет, чья благодать отменяет Ветхий.

— Как удобно, — сухо замечаю я. — Я не верю ни единому его слову.

— И все же вы спорите со мной.

— Вы совершенно правы. Пожалуйста, извините меня, мне нужно поговорить со взрослыми.

Я отворачиваюсь, но внезапно священник оказывается на скамье рядом со мной, дышит мне в шею горячим зловонным дыханием и настойчиво вкладывает что-то в мою руку.

Сжимая мое запястье так сильно, что мне становится больно, он шипит: — Вы ведь чувствуете, не так ли? Чума распространяется по вашей крови, как яд. Древний Змей пробуждается. Скоро он восстанет из бездонной пучины, чтобы исполнить пророчество и забрать ту, что была обещана ему, королеву, которая будет править рядом с ним в аду. Откажитесь от него, пока не стало слишком поздно! Покайтесь и спасите свою душу!

Я вырываюсь из его хватки и в шоке смотрю на него. Отец О’Брайен выглядит одержимым. Глаза выпучены, ноздри раздуваются, губы оттопырены, обнажая зубы, как у бешеного зверя.

Но затем он моргает и, кажется, приходит в себя. Его лицо проясняется. Священник отпускает мое запястье и улыбается.

— Идите с миром, дитя, — шепчет он.

Он крестится и направляется в противоположную часть святилища, исчезая за дверью в нефе.

Я разжимаю ладонь и вижу на ней четки, деревянные бусины которых стали гладкими от бесчисленных прикосновений во время молитвы.

Багровый луч света из одного из витражных окон падает на алтарь и мою руку, окрашивая бусины и маленькое металлическое распятие на конце в цвет свежепролитой крови.

Громкий хлопок! пугает меня.

Звук разносится по всему помещению, поднимаясь к стропилам, где затихает в шелестящем эхе. Осматривая пустые скамьи, я пытаюсь понять, откуда доносится шум, пока не замечаю стену святилища за алтарем, где на кресте висел Иисус.

Стена теперь пустая.

Большой деревянный крест лежит на мраморном полу лицом вниз, разбитый на куски.

Отколовшаяся голова Христа выкатилась из-под стола. Его пустые глаза обвиняюще смотрят на меня.

Мое сердце начинает бешено колотиться. Меня охватывает чувство, что я делаю что-то не то.

В освещенном уголке северного трансепта каменная статуя Девы Марии поворачивает голову и смотрит на меня. Святые на витражах, расположенных высоко на стенах, тоже смотрят на меня прищуренными осуждающими глазами. Из резных деревянных исповедален в конце алтаря доносится шепот, который становится все громче и громче, пока не превращается в оглушительный хор латинских литаний16.

В ужасе я закрываю уши руками.

На меня начинает давить что-то сокрушительное, как будто меня душит невидимая сила, полная злобы.

Я дохожу до конца скамьи, прежде чем сорваться на бег.

В тот момент, когда я выбегаю через парадную дверь на дневной свет, с крыши церкви взлетает огромная стая воронов, превращаясь в хаотичное черное облако.

Улетая, они издают резкие каркающие звуки, словно зовут меня по имени.

Часть третья

Реквием

Глава тридцать девятая

ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

МЭЙВЕН