Послушный до дрожи - Анна Кота

На миг воздух между ними стал мягче. Где-то в конце коридора мигнул сенсор, и свет вернулся к ровному белому.

Эл чуть моргнул, будто вспомнил, где они. Провёл рукой по панели, и свет в нише стал холоднее.

— Пойдём, — сказал он спокойно. Голос снова стал прежним. — Я покажу дальше.

В конце инструктажа Эл проводил Нейта до комнаты. Остановился у двери.

— И главное, — сказал он тихо. — Дом всё видит. Сенсоры фиксируют шаги, дыхание, пульс. Госпоже доступна трансляция в реальном времени и запись.

Нейт вдохнул глубже, проверяя, как даже вдох звучит под надзором. Тяжесть давила на грудь, но внутри рождалось чувство рамки.

Нейт вернулся к себе и стоял у зеркала, тренируя позу: подбородок чуть выше, ладони раскрыты, пальцы развернуты.

Айвена Миррель не любит, когда прячутся. Попробуй закрыться — и это уже ошибка.

Он вдохнул ровнее.

Там, где другие велели склонять голову, она велит поднимать.

Там, где у других колени становились позой по умолчанию, у неё — только по приказу.

Там, где у других разрешали прятать глаза в пол, здесь взгляд обязан оставаться на ней.

Форма, которую она требовала от подчиненных, была открытой до уязвимости. И именно в этой открытости она держала власть.

В этом доме нельзя спрятаться. Но иногда можно стать видимымпо-другому.

Глава 9. Щенок подал голос

Вечером дом звучал иначе.

Наверху, где Госпожа принимала гостей, музыка давно стихла — остались только редкие голоса, рассыпавшиеся эхом в свете.

Внизу было тише.

Тёплый свет стекал по стенам, отражаясь от металлических вставок. Панели мерцали, будто дышали в такт самому дому — медленно, ровно, уверенно.

Иногда где-то щёлкал замок, коротко, словно дом моргал.

Эл сказал, что спустится в служебную гостиную, и Нейт пошёл с ним — просто чтобы не оставаться одному.

Он не любил тишину. Когда никто не дышит рядом, стены будто начинают слушать слишком внимательно.

Здесь, рядом с Элoм, было спокойнее: всё правильно и предсказуемо.

Эл сидел на низком диване, ладони спокойно сложены на коленях.

— Красота — это не то, что нравится, — сказал Эл негромко, продолжая разговор, начатый днём. — Это то, что выдерживает взгляд. Даже если он холодный.

Нейт слушал. В его голосе было что-то, к чему хотелось тянуться — уверенность человека, который говорит о вещах, проверенных временем.

— А если не выдерживает? — спросил Нейт, чуть склонив голову.

— Тогда это украшение, — продолжил Эл, заметив его интерес. — Пустяк, который радует глаз сегодня и умирает завтра.

Он сделал короткую паузу и добавил, мягко, как бы подытоживая:

— Настоящее искусство не живёт сегодняшним днём. Шедевр остаётся ценным столетия, потому что мастера вкладывали душу и неустанно работали над формой.

Он замолчал. В этот момент дверь отворилась. Марлен — вернулся с работы, как всегда, уверенный и немного усталый.

Он вошёл так, будто комната и всё в ней принадлежало ему. Движения ленивые, уверенные, взгляд — скользящий, но острый.

Эл сразу склонил голову как перед хозяином. Нейт лишь кивнул.

Марлен сел в кресло чуть поодаль, небрежно закинув ногу на ногу.

— Воды, — произнёс он, щёлкнув пальцами. Без нажима, но так, будто иного варианта не существует.

Эл без промедления подал ему бокал. Всё — выверено до миллиметра. Ни одной фальшивой ноты.

Марлен сделал глоток и перевёл взгляд на Нейта, едва заметно усмехнувшись.

Пауза.

И вдруг салфетка соскользнула с его пальцев и упала на пол — слишком аккуратно, чтобы это было случайностью.

Он словно проверял, кто из них первым дрогнет.

Эл склонился, поднял салфетку молча, почти без задержки. Как будто не удивился. Для него это выглядело привычным — но именно эта привычность ударила по Нейту сильнее всего.

Казалось, будто воздух стал гуще.

Зубы сжались, но он промолчал.

Глупость. Мелочь. Сдержись.

— Придержи, — сказал Марлен, не глядя. — Я пока не решил, нужна она мне или нет.

Эл остался стоять рядом с салфеткой в руках.

Тишина.

— Сними, — бросил Марлен лениво протянув ногу.

Плечи Нейта невольно напряглись. Хотелось вмешаться, но он проглотил слова.

Эл опустился на колени. Руки двигались спокойно, без суеты, словно выполнял простую, давно отработанную процедуру. Он снял туфли, поставил рядом, движение — безукоризненно плавное. Только плечо едва заметно дрогнуло — и снова ровно.

Нейт знал, как это выглядит, когда колени касаются пола по приказу — красиво, в ритме дыхания Госпожи. Но сейчас в этом не было формы. Только власть без смысла.

Марлен смотрел на прислуживающего мужчину, словно на живую статую. Медленно провёл пальцем по линии подбородка Эла — почти ласково.

— Смотри, щенок, — сказал Марлен негромко, обращаясь к Нейту. — Вот так выглядит настоящая покорность. Не наигранная дрожь ресниц, а умение стоять прямо, когда тебя ломают.

Слова скользнули как иглы под кожу. Нейт поймал плечи, выровнял спину, но грудь всё равно поднималась чаще, чем надо.

— Удобный до тошноты. Даже унижение сидит на нём как костюм по мерке, — сказал Марлен, держа подбородок Эла так, чтобы свет падал на лицо.

Эл смотрел ему в глаза, взгляд ровный, без мольбы, с тенью усталости.

Потом лёгкий щелчок по щеке — не больно, но звонко.

— Видишь? — Усмехнулся Марлен. — Даже не моргнул. Вот это настоящая дрессировка.

Чужое унижение хлестнуло как плеть. Дыхание Нейта стало прерывистым.

Эл остался неподвижен. Только ресницы дрогнули — едва заметно, будто от пылинки, попавшей в глаз.

И почему-то именно это движение ударило сильнее, чем пощёчина.

Что-то в груди у Нейта оборвалось — воздух будто вспыхнул. Он не заметил, как вскочил. Резко, со звуком ткани, будто что-то рвётся.

— Хватит! — Голос вырвался низко и глухо, почти рыком.

Нейт не понимал, кого хочет остановить — Марлена или сам момент, который стал грязным без ритуала, без смысла.

Один шаг. Второй. На третьем шаге он остановился.

Воздух хлынул обратно, грудь сжала судорогой. И только потом — осознание: он стоит посреди комнаты, прямо напротив Марлена.

Ещё шаг — и он бы сорвался. Кажется, оба это поняли.

Нейт заставил себя сделать вдох.

Эл всё это время стоял на коленях, не шелохнувшись, будто ждал, когда буря пройдёт.

Марлен поднял взгляд — не злой, даже не удивлённый, а лениво-довольный, как будто этого и добивался:

— Что ты сказал?