В клетке у зверя (СИ) - Юта Анна

Последние недели я так нервничала, что у меня не было таких радостей, и изголодавшееся тело мгновенно отзывается на ласку. По бедрам бежит первая дрожь, которую я все ещё пытаюсь унять. На задворках сознания маячит красным мысль, что я делаю это при незнакомом мужчине, что он смотрит, что это стыдно и так нельзя… но постепенно становится все больше плевать. Нарочно вспоминаю красивых актеров, которые мне в свое время являлись в эротических снах.

Внизу живота уже печет, ноги вытягиваются на носочки, напряжение охватывает каждую клетку тела. Я забываю про Волжского, про стеснение и полностью отдаюсь процессу. Сексуальные мужчины в воображении сменяют друг друга, мускулистые тела, соблазнительно напряженные мышцы. Да, я была бы не прочь оказаться наедине с Чарли Хэннемом, например…

От фантазий о Чарли меня накрывает сладосный оргазм. Тело охватывает приятная истома, а между ног все мокрое и пульсирующее. Но возбуждение неуклонно уходит, и на смену ему приходит ужасный испепеляющий на месте стыд. Открываю глаза — Волжский сидит, откинувшись на спинку стула, а на его матерчатых штанах отчетливо виден бугор вставшего члена.

— Мне понравилось, Валерия, — рокотливо произносит Волжский. — Ты очень соблазнительная.

Хочется в голос стонать от его слов. Лучше бы ему не понравилось. Наверное. Но уже не изменить.

— Что дальше? — спрашиваю от безысходности, а Волжский втыкает в меня жесткий тяжелый взгляд.

Замираю и опускаюсь на сиденье дивана на корточки. Обхватываю колени руками. Хочется уменьшиться до размеров точки.

Волжский встает, возвращает стул к столу, садится на свое место, делает глоток вина и наконец произносит:

— Свободна!

25. ♀

Валерия

Частью души радуюсь, что он меня отпускает. Но есть и другая, которую такое пренебрежительное отношение обижает. Порывисто вскакиваю, напяливаю платье на голое тело, ошибаясь, где перед-где зад. Капюшон оказывается спереди — и плевать! Хватаю белье и почти бегу к двери. Чертов подол не дает быстро идти. А я спиной чувствую взгляд Волжского, и от него хочется скрыться особенно.

Вылетаю в холл второго этажа и нос к носу сталкиваюсь с Амелией, которая проходит к своей комнате. Что она теперь обо мне подумает? Ужасно! Хочется под землю провалиться. Девушка, выбегающая из комнаты, где остался её отец, в наоборот напяленном платье. Просто невыносимый позор. Хоть харакири делай.

А чертово платье даже идти быстро не дает! Подхватываю подол и ускоряю шаг, а в спину язвительно долетает:

— В следующий раз задирай, а не снимай, чтобы потом впопыхах не одеваться! — и с громким хлопком закрывается дверь.

Закрываю дверь в свою комнату и, прижавшись к ней спиной, опускаюсь на корточки. Рыдания рвутся из груди и душат. Отзываются ноющей болью в ребрах, пробегают по телу судорогой. Я чувствую себя невообразимо грязной и развратной.

Волжский ещё не трахнул меня, а его дочь уже меня в шлюхи записала. И теперь издеваться будет. Можно я вообще не буду выходить из комнаты? Замуруйте меня тут, пожалуйста.

Но этому не бывать. Я должна играть роль двойного агента, а ещё лошади! В воскресенье очередная инъекция. Чтобы курс витаминов правильно усвоился, лучше не пропускать. Интересно, меня подпустят к ним? Хотелось бы. В этом доме только они относятся ко мне по-человечески.

Справившись с рыданиями, снимаю платье и иду в душ. Долго сижу под горячими струями прямо на полу, привалившись спиной к стене. Кажется, вода должна меня очистить, но легче не становится. Я на эмоциональном дне. Похоже, все предыдущие стадии я уже прошла. Теперь депрессия. А это значит, однажды случится принятие. И что, мне перестанет быть настолько плохо? Я увижу в варварской экспансии Волжского что-то положительное?

Выбираюсь из душа и выуживаю из чемодана пижаму. Можно лечь спать.

Наутро меня будит Светлана. Аккуратно треплет по плечу, просит одеться и спуститься к завтраку. Встаю, умываюсь, одеваюсь в любимую удобную одежду — джинсы и худи, заправляю постель, но завтракать не иду. Не ровен час, я встречусь там с Волжским или с Амелией и снова буду умирать от стыда. Хотя голой уже понимаю, что вообще не есть мне не удастся.

Спустя какое-то время в комнату снова заглядывает Светлана.

— Валерия, спуститесь, пожалуйста. Вадим Романович велел передать, если вы не придете завтракать в течение двух минут, он поднимется сюда сам, и вам это не понравится, — она говорит ровно и без эмоций, будто ей вообще плевать, что передавать.

А я содрогаюсь от простоты, с которой она преподносит мне угрозу Волжского. Нет. Я не стану доводить до того, чтобы он за мной поднялся. Спускаюсь-таки в столовую. Во главе стола, накрытого к завтраку, сидит только Волжский. Выдыхаю и сажусь с соседней, длинной стороны. Светлана приносит мне тарелку с нежно поджаренной яичнией-глазуньей, щедро посыпанной свежим укропом. Выглядит бомбически и пахнет так же.

— Я бы хотел, Валерия, чтобы ты выполняла правила, которые действуют в этом доме, иначе ты тут не задержишься, — цедит Волжский, запивая самопечный круассан кофе. — Обитатели этого дома едят в столовой. Вместе.

— И Амелия тоже? — я знаю, что дергаю тигра за усы, но обидно, что все равны, но она равнее.

— Амелия уже поела, ты слишком долго шла, — отрезает Волжский. — В следующий раз не опаздывай.

Я принимаюсь есть яичницу, он какое-то время молчит. Не поднимаю взгляд и не вижу, чем он занят. Потом он снова меня окликает:

— У меня свободное утро, хочу покататься верхом. Составишь компанию? — спрашивает таким добродушным тоном, что я теряюсь.

Он говорит и держится так, будто вчера ничего не произошло. Видимо, тот ужин — нечто экстраординарное только в моей голове. Это сугубо мое восприятие. А для него норм, ничего необычного. Черствый. Жуткий сухарь!

— Это вопрос или приказ? — спрашиваю с опаской.

— Если так будет проще, считай это приказом, — устало отвечает Волжский. — Доедай, пойдем покатаемся. Запрягать умеешь?

Мне от таких приказов кусок в горло не лезет. Я каталась на лошадях в детстве. Но это было давно. А запрягать, конечно, умею. Руки помнят.

— Умею, — бурчу оскорбленно.

С кем он вообще разговаривает? Специалист я по лошадям или погулять вышла?

— Ну вот и прекрасно, — Волжский поднимается из-за стола и направляется в гостиную. Напоследок добавляет: — Жду тебя в конюшне.

Выбора нет. Но, наверное, покататься на лошади мне бы хотелось. Тем более на Орловских рысаках, они считаются самыми грациозными в мире.

Когда я прихожу в конюшню, вижу, что Алмаз и Агата уже выведены из денников и даже оседланы.

— Проверишь качество седловки? — Волжский с довольными видом ведет обеих лошадей на огороженную площадку и показывает мне на Агату.

Киваю. Побоялся дать мне оседлать свою красавицу, я могу его понять. Но можно же не оскорблять меня такими проверками?

Подхожу, проверяю, как надета уздечка и внутренне радуюсь. Волжский, похоже, гуманист, узда без капсуля, ничего в рот лошади не вставляется. Прямо бальзам на мое сердце. Просовываю кулак под подбородочный ремень — проходит. Проблем с дыханием не будет. Веду ладонью под подпругой, вдоль живота лошади, не так чтобы плотно, можно было бы плотнее. Вставляю пальцы под мягкую накладку под седло, которая называется вальтрап — слишком свободно.

— Седло съедет под весом седока, — заявляю с серьезным видом.

— Правильно, — улыбается Волжский. — Я решил не затягивать подпругу, пока ты не придешь.

Подходит, отгибает мягкую часть седла и подтягивает ремни подпруги так, что пальцы под неё проходят с трудом. Теперь не страшно сесть в это седло. Волжский опускает стремена и взглядом приглашает меня забраться. Придерживает седло, позволяя мне забраться. А я уже понимаю, что поездка дастся мне нелегко — ребра отвечают болью на каждое движение.

— А ты бодро это делаешь для человека, который ни разу не ездил на лошадях! — отмечает он и легко запрыгивает в седло Алмаза.