На твоей орбите - Эшли Шумахер

– Совершенно новый напиток, – говорю я ему. – Так что, фильтрованная или нет?

Сэм делает глоток, притворяется, что думает, потом отпивает еще.

– И то и другое, – говорит он. – Как и прошлый: половина на половину.

– Да откуда ты можешь это знать? – возмущаюсь я, легонько ударяя его в плечо. – Ты подглядывал. Обманщик.

Я шучу, конечно. Как и в детстве: мы дразнились, обвиняли друг друга понарошку, потом смеялись.

Но Сэм не смеется. Выражение его лица меняется, он застывает, словно застряв между ужасом и злостью.

Это слегка пугает. И пугало бы даже днем, мне кажется.

Не потому, что он может сделать мне больно. Никогда. Но Сэм будто провалился в свою яму – темную, глубокую, кошмарную. Однако он не спит. Он падает в реальном времени, бодрый и полностью осознающий происходящее.

– Сэм?

Он реагирует не сразу, но в конце концов произносит:

– Извини, Нова. Я просто устал. Доброй ночи.

Его голос такой холодный и отстраненный… и чужой.

– Наверное, мне лучше остаться с тобой, – говорю я. – Я не хотела…

Сэм прерывает меня, механически возвращая мне стакан. Прекращая разговор. Оставаясь с ним, я принесу ему больше вреда, чем пользы. Придется ему самостоятельно выбираться из ямы, которую я под ним вырыла.

Знала же, говорю я себе, поднимаясь по лестнице, что не стоит снова сводить наши планеты так близко.

Но все равно это сделала. И теперь только я в ответе за то, что рушатся сказки о королях и королевах Улиткограда.

Глава 17

Сэм

Моего отца можно описать разными словами. Например, «обманщик». «Изменщик».

Для меня это слова-триггеры. Возможно, потому, что я заблокировал некоторые воспоминания – или мой мозг заблокировал их за меня, – но что я помню, так это плач матери и то, как она кричит эти слова в лицо безразличному отцу.

Как бы я ни пытался, я не могу заполнить дыру в памяти. Помню Нову, и кран, и дегустацию воды, и как она назвала меня обманщиком, а потом…

Вот поэтому я не люблю вещи из прошлого. Поэтому придерживаюсь плана.

Поэтому Нова права, а я нет, и мне нужно остановиться.

Мы поговорили об этом утром. В некотором роде. Перед школой на кухне всегда хаос, хотя каждое утро проходит примерно одинаково. Мама готовит нам зеленые смузи, но посреди процесса убегает проверить, выключила ли утюжок для волос. Затем приходит папа, видит разложенные ингредиенты и только начинает готовить сам, как возвращается мама, восклицая: «Я сделаю! Я сделаю!»

Моя задача – не мешать и слушать, как отец умоляет купить перед работой кофе из «Старбакса», а мама утверждает, что это слишком дорого, да и к тому же: «Разве доктор не сказал, что тебе нужно снизить потребление кофеина?»

В конце концов передо мной появляется смузи, вкус которого удивительным образом меняется каждый день, мои неизменные три яйца вкрутую, тост из цельнозернового хлеба и пара полосок бекона из микроволновки – папа уверен, что готовит его «втайне», после того как мама уходит наверх одеваться. Хотя кухня постоянно пахнет беконом, потому что он проделывает это каждое утро. Сама мама отказывается готовить бекон, мол, в воздухе чувствуется жир, но папе, видимо, позволяет заниматься псевдосекретными кулинарными экспериментами.

Но сегодня мы сбились с ритма. Мама готовит пять смузи, хотя Нова и ее мама настаивают, что купят завтрак по дороге. Мама цепляется за последнюю фразу: настаивает, чтобы я отвез Нову в школу, и вопрошает, почему я не начал возить ее раньше.

В какой-то момент мы с Новой оказываемся за столом с нашими коктейлями, сидим с неловким видом, потом она бормочет что-то вроде «Извини за вчерашнее», я отвечаю что-то похожее на «Все в порядке», а потом мы молча едем в школу и расходимся в разные стороны, едва ступив на асфальт парковки.

Я боюсь, что, если скажу больше, мне придется объяснять вообще все. От одной только мысли я чувствую усталость.

Когда ко мне подбегает Эбигейл, я убеждаю себя, что ощущаю облегчение. Говорю себе, что сейчас со мной моя девушка, странные выходные закончились и можно возвращаться к норме.

Говорю себе, что желаю этой нормы, что я ее выбрал и продолжу выбирать.

– Сэм-ми. Ты трубку не брал! Еще немного, и я начну думать, что ты меня избегаешь. – Эбигейл смеется.

Волосы у нее сегодня распущенные. Мне нравится, напоминаю я себе. Мы быстро целуемся (это хорошо, продолжаю я напоминать), и я улыбаюсь ей натренированной улыбкой.

– Прости, – говорю я. – Странные выходные. Нове с мамой пришлось ночевать у нас, потому что в их дом – представляешь – ударила молния.

Эбигейл выглядит должным образом шокированной.

– Бедняжка! Ей нужна одежда? Еды у них достаточно? Нет, конечно достаточно. Твоя мама об этом позаботится. Господи, надо снова съездить с Новой по магазинам. У нее, наверное, ничего нет.

Я умудряюсь вставить слово в ее поток сознания, мол, с вещами у них все в порядке, просто проводка сгорела, но Эбигейл не остановить.

– В каком она сейчас классе? Она переживает? Наверняка переживает.

От ее беспокойства за Нову в желудке вновь разверзается дыра, так что я изо всех стараюсь ее успокоить.

– Мы обо всем позаботились, – говорю я ей. А затем в качестве отвлекающего маневра добавляю: – Готова к вечеру выпускников на этих выходных?

Срабатывает. Эбигейл перечисляет все то, что им с Кэтрин нужно сделать для «финальной подготовки».

Я убеждаю себя, что именно этого и хотел. Я повторяю эти слова весь день в компании Эбигейл и позже на тренировке, за которой, сидя у кромки поля на складных стульях, наблюдают скауты.

Но в какой-то момент – между ползанием по-медвежьи, пробежками и штрафными отжиманиями, которые нас заставили делать, потому что младшеклассники никак не прекращали дурачиться, под скрип ручек скаутов по бумаге – в голове возникают и дыра в заборе, и сельскохозяйственный амбар, а я вновь обнаруживаю, что хочу – снова, и снова, и снова – того, чего мне хотеть не следует.

* * *

Нова

Мама написала, что до ужина будет работать в кафе. По ее просьбе я должна была передать Дон и Киту, что она возьмет ужин в мексиканском ресторане, и спросить, все ли едят энчилады и тако.

Но, дойдя от автобусной остановки до дома Джорданов, я обнаруживаю, что дверь заперта, а шторы задернуты. Точно, ключ мне не выдали, ведь предполагалось, что я вернусь из школы с Сэмом.

Но Сэм на тренировке. У него есть девушка, с которой он наверняка захочет провести время после уроков. У него есть целая жизнь, которой он жил и будет жить, когда я уеду на следующей неделе.

На следующей неделе.

Я не осознала ничего, что должна была осознать, и особенно тот факт, что это мой второй переезд в одиннадцатом классе. Я даже не помню, куда мы едем. На север, кажется. Там будет непривычно, ведь здесь, в Техасе, даже в октябре температура порой не опускается ниже тридцати двух градусов.

Не знаю, почему меня тянет к дыре в заборе. Но мне все равно надо где-то ждать, а калитка на задний двор – единственное, что не заперто. Я скидываю рюкзак на землю, стараясь не примять гардении, и сажусь рядом.

По-хорошему, стоило бы воспользоваться этими минутами тишины, чтобы поработать над списком, но насыщенный аромат цветов, тихое жужжание пчел, перелетающих с цветка на цветок, едва уловимая духота в воздухе в сочетании с теплом солнечных лучей на коже, заставляют думать о другом.

По непонятной мне причине я имитирую клуб натуралистов. Достаю из рюкзака старую тетрадь, одну из своих дурацких ручек и начинаю рисовать.

Я рисовала, когда играла в настолки, где нужно создавать своего персонажа. Еще рисовала дизайны платьев, которые потом пыталась сшить на старенькой машинке в местной библиотеке. В том городе мы задержались всего на два месяца, и славно. Что бы ни несло в себе мое будущее, швейную машинку оно точно не включает. Я сломала пять игл и запутала бесчисленное количество катушек.

Судя по моему изображению гардений, мне определенно не стоит